Море было одновременно даром и дарителем. Оно приносило девочке ракушки и развлекало ее изогнутыми спинами дельфинов, высоко выпрыгивавших из воды. По морю приплывали большие датские корабли, привозившие вкусную еду и красивые вещи, каких не встретишь в Исландии: бусы, ленты, яркие тонкие ткани… Когда отец покупал подарки матушке, чтобы задобрить ее после очередной ссоры, изредка что-нибудь перепадало и Тоурдис. Однажды ей досталась большая блестящая пуговица. Тоурдис пришила ее на юбку и стала единственной девочкой в деревне, на одежде которой была пуговица.

Она и сама была бы не прочь отправиться в путешествие. Слушая истории о пиратах, которые увозили исландских красавиц и продавали их в рабство в Алжире, Тоурдис всей душой жалела, что никто не похитил ее. Она перерезала бы глотку капитану и сама встала за штурвал, а потом отправилась бы в Данию, свергла тамошнего короля и заняла его место. Кто сказал, что нельзя быть капитаншей пиратов и королевой одновременно?

Но потом приходила зима, а с ней другие заботы, которые надолго отрезали ее от любимых мест. В самое ненавистное время рождественского поста, когда приходилось целыми днями вязать или чесать шерсть, оставалось лишь спасаться выдумками. Но мало того, что пальцы саднило от шерсти, так еще и хороших рассказчиков в Стоксейри не водилось! Лишь матушка умела навести страху своими историями о людоедке-Гриле, но и те рано или поздно заканчивались.

Если что и могло быть хуже длинных и скучных вязальных ночей перед Рождеством, то лишь визиты пастора, преподобного Свейнна. Каждый раз он усаживался как можно ближе к Тоурдис и внимательно наблюдал своими маленькими глазками за ее работой. От него всегда плохо пахло: прогорклым жиром и тухлой рыбой. Вообще-то Тоурдис любила запах рыбы. Даже сушащаяся на рейках безголовая треска, про которую младшая сестра Кристин всегда говорила, что та пахнет овечьим пердежом, не казалась ей противной – в отличие от преподобного Свейнна. Он был старым (как ее отец или даже старше), вонючим и скучным. А еще он ненавидел Тоурдис, и она отвечала ему взаимностью.

Нынешнее Рождество не обещало ничего особенного. Девочка собиралась выбраться из дома с утра пораньше, чтобы ее не нагрузили работой. Хватит того, что, едва стемнеет, предстоит браться за шерсть! Но, как назло, матушка долго пыталась накормить неугомонного младенца, снова и снова пихая ему в рот смоченную коровьим молоком тряпицу. Тоурдис слышала, как родители ругаются из-за нового ребенка, который почти никогда не замолкал. Его крик звучал как чаячий клекот.

Она улучила момент, когда родители так увлеклись друг другом, что не замечали ничего вокруг, подхватила юбки и выскочила в коридор, а оттуда – на улицу. Там Бьёрн, ее старший брат, осторожно вытаскивал кружок льда из бочки, где заготавливали соль. Ему удалось отделить лед от деревянных стенок, не повредив, и Тоурдис подошла поближе, чтобы взглянуть. Внутри прозрачного куска застыли мелкие трещинки и пузырьки. Бьёрн терпеливо держал глыбу на бортике бочки, давая сестре рассмотреть ее со всех сторон, а потом с глухим звуком уронил в снег, едва не попав себе по ногам.

– Куда это ты собралась? – спросил он, заглядывая в бочку. Воды в ней оставалось еще больше половины – придется подождать, прежде чем соли станет достаточно, чтобы лед не мог схватиться. – Матушка знает, что ты увиливаешь от работы?

– Я не увиливаю. Она послала на берег за плавником.

Бьёрн засмеялся. Смех брата был для Тоурдис лучшим звуком на свете, красивее мог быть только перестук морской гальки. Он шлепнул сестру по уху мокрой рукавицей и, отвернувшись, высморкался в снег. Тоурдис тут же решила, что, когда вырастет, будет делать так же: громко смеяться и сморкаться в снег.