После маминой смерти тяжко стало, отец книжку и продал. И то кружево, что мама для нее, для Лорки, на свадебный покров плела. Мамины кружева дорого стоили.

Отец после тризны едва не запил. Из дома в лес уходил на весь день, возвращался ополночь, под навьи песни, без добычи совсем, а Лорка все одна и одна, Томаш только в люльке. Сначала вдовая тетка Юна приходила, как раньше, когда мама была. Мама по дому мало что делала, ей руки портить нельзя было. Отец Юне платил. Тетка приходила с двойняшками и все-все делала и Лорку поучала. А как платить нечем стало, так больше и не ходила. Иногда только, когда Лорка еще совсем ничего про детей не знала. Теперь знает. Книжку все равно было жальче, чем кружево.

На то девятидневье, в четверик, отец поехал в город за зерном. Вернулся странный, без зерна, и книжку привез, такую же, как была, только новую совсем, она еще красками пахла. Лорка ее только два раза всего доставала.

— Лорка, — заговорил Гринь, — смотри, что дам? Марципан. — И сунул ей в руку шуршащий кулечек. — На сиделки в осьмицу придешь? Ждать буду.

Лорка потупилась. Угощение-то, считай, взяла. А и все равно пойти собиралась. Отец отпустит, всегда пускает.

— За гостинец спасибо. Пойду, — ответила она, чуть отступая. — И на сиделки пойду. И сейчас пойду тоже, работы много.

Гринь снова заулыбался, будто ему сребник посулили, и за ленту в косе цапнул.

— Пусти, — попросилась Лорка. — Пора мне.

— Красивая ты, у меня в груди жмет, как вижу, — Гринь вдруг сделался серьезным, а Лорка смотрела на его губы, которые были аккурат напротив ее собственных. Поцелует еще, как потом? — Ты мне вот что скажи. Если отец свата в листопад пришлет, пойдешь за меня?

Лорка вспыхнула, выдернула косу и бросилась прочь.

— Так пойдешь? — крикнул ей вдогонку парень.

— А вот пусть пришлет сразу! — звонко отозвалась она в ответ, оборачиваясь, и увидела, как купцов наследник сияет.

— Ты чего такая? — удивленно вскинулся Томаш, отрываясь от работы и интересом разглядывая румяную, как яблоко, сестрицу. — Будто тебя замуж позвали!

Лорка поспешно приложила ладони к щекам, но те занялись еще пуще. Пришлось к умывальнику бежать и долго плескать в лицо водой.

— Что, правда? — вытаращился Томаш. — А кто?

И тут он разглядел гостинец, который Лорка на лавке бросила.

— Это Гринь, что ли? Вот дурная!

— Уши целые? Мешаются? — обидевшись, спросила она братца, вытирая унявшиеся щеки.

— А что уши сразу! Пол-вески знает, что Ермил еще той весной с Гавром об заклад побились, что старостина Цвета за Гриньку пойдет, — тараторил Томаш. Он уже запустил пальцы в кулек и радостно пихал сладости за щеку, как хомяк.

— А вдруг нет? — Лорке стало обидно, она не хуже Цветы, и коса длиннее и вообще!

— А вдруг да!

В сенцах лязгнуло. Томаш спрятал кулек за пазуху, и нырнул за печь, откуда появился с новым смолистым чурбачком для лучины. Лорка натянула передник и полезла в печь за кашей. Отец, это был он, утром так и не поел. «Может от того и злой, — подумалось Лорке. — Интересно, скажет, что на торжке было?»

* * *

Отец так и не сказал. Поел и так же молча во двор пошел, в свою сарайку, где он шкурами занимался. Что он себе думал, не понятно.

Томаш закончил с заданием и стал проситься гулять, хитро блестя глазами. Лорка всегда удивлялась, как ему удавалось все весковые новости собирать.

— А огород полоть? Опять мне одной?

— Ну, Лорка, — заныл тот, потом за пазуху полез и вернул кулек с Гриневым гостинцем.

Моргнуть не успела, а брата и след простыл. Лорка сунула пальцы в кулек — там сиротливо лежала одна конфетка. Сладкая. А от Гриня всегда медом пахнет. От других парней телом или мылом, а от Гриня — медом. Дурак. Зачем про свата говорил, если у них с Цветой все сговорено.