Когда мы кончили, я вернулся к ним. Мужчины отошли от дома, сидели, где мы его строили ночью, – кто на обрезках досок, кто на козлах, кто на корточках, кто так. Уитфилд еще не приехал.

Они посмотрели на меня, спросили глазами.

– Все почти. – Я говорю. – Будет забивать.

Поднимаемся по лестнице, к двери подходит Анс, смотрит на нас, и мы всходим на веранду. Снова вытираем ноги, старательно пропускаем друг друга вперед, толпимся перед дверью. Анс стоит за порогом, сосредоточенный, держится с достоинством. Показывает нам – проходите, и сам идет в комнату первым.

Они уложили ее вверх ногами. Кеш сделал его наподобие часов, вот такой, все швы и стыки – на скос и выровнены рубанком, тугой, как барабан, аккуратный, как шкатулка, а ее уложили головой в ноги, чтобы не смялось платье. Платье было венчальное, колоколом, вот и положили ее головой в ноги, платье чтобы не примять, а москитной сеткой лицо прикрыли, чтоб не видно было дырок от бурава.

Выходим, а навстречу Уитфилд. Идет мокрый, грязный до пояса.

– Да утешит Господь этот дом. Я опоздал, потому что мост залило. Я поехал к старому броду и переплыл с лошадью, и Господь хранил меня. Да будет милость Его над этим домом.

Мы пошли обратно к козлам и обрезкам, сели.

– Я знал, что зальет, – говорит Армстид.

– Долго он держался, этот мост, – говорит Квик.

– Скажи лучше, Господь его держал, – говорит Дядя Билли. – Не помню, чтобы за двадцать пять лет молотком по нему кто ударил.

– Сколько же он тут стоял, Дядя Билли? – спрашивает Квик.

– Его построили… дай Бог памяти… в 1888 году, – говорит Дядя Билли. – А помню потому, что первым по нему проехал Пибоди – ко мне, когда Джоди родился.

– Если бы я ездил каждый раз, когда твоя жена приплод давала, он бы давно уж сносился, – говорит Пибоди.

Мы вдруг громко смеемся и разом смолкаем. Переглядываемся искоса.

– Много людей по нему переехало, – говорит Хьюстон, – последний раз в жизни.

– Это факт, – откликается Литлджон. – Это верно.

– Одной уж теперь не удастся, – говорит Армстид. – Им с ней на мулах до города два-три дня. Пока в Джефферсон отвезут да потом обратно – как раз неделя.

– А что Ансу втемяшилось везти ее в Джефферсон? – спрашивает Хьюстон.

– Обещал ей, – говорю я. – Сама захотела. Родом она оттуда. Так решила.

– И Анс так решил, – говорит Квик.

– Да, – говорит Дядя Билли. – Вот плывет человек всю жизнь без руля, без ветрил, а потом возьмет да такое удумает, чтобы всем хлопот устроить выше головы.

– Ну, теперь разве только сам Господь поможет перебраться через реку, – говорит Пибоди. – Ансу одному не справиться.

– Думаю, Он поможет, – говорит Квик. – Он уж давно Ансу помогает.

– Это факт, – говорит Литлджон.

– Так давно, что и бросить теперь жалко, – говорит Армстид.

– Я думаю, Он как все у нас тут, – говорит Дядя Билли. – Так долго помогал, что теперь поздно бросать.

Выходит Кеш. Он надел чистую рубашку; мокрые волосы гладко зачесаны на лоб, гладкие и черные, как будто голову покрасили масляной краской. С трудом присаживается на корточки, мы за ним наблюдаем.

– Чувствуешь погоду-то? – спрашивает Армстид.

Кеш не отвечает.

– Сломанная кость всегда погоду чувствует, – говорит Литлджон. – У кого кость сломана, предсказывать может.

– Это счастье, что отделался сломанной ногой, – говорит Армстид. – На всю жизнь мог стать лежачим. Кеш, ты с какой высоты падал?

– Двадцать восемь футов четыре с половиной дюйма примерно, – говорит Кеш. Я подсаживаюсь к нему.

– На мокрых досках недолго поскользнуться, – говорит Квик.

– Обидно. – Я говорю. – Но что ты мог сделать?