Я именно через Баха вдруг понял однажды, что мне мешает… Ибо, когда я слушал Баха, – я не слышал отдельных нот. Но я слышал только Глас Божий, Божью музыку!

Я смогу написать Глас Божий как молчание… Или вернее – я попробую. Смогу ли я? Не знаю. Но я вдруг понял, что знаю, как бы я хотел писать… мне мешают слова, я хочу писать молчание. Молчание как молитву.

К тому времени я уже написал свою поэму про Тарковского, последнее кино которого – «Жертвоприношение» начиналось и заканчивалось Бахом.

А мою ту поэму я закончил так:

«Я что-то понял только в самом конце, что-то важное, о чём бы хотел написать поэму. Но нынче у меня нет уже никаких сил на это, поэтому я заканчиваю нынешнюю. Это право каждого человека на деяние, пусть на бессмысленное деяние, но во спасение мира… И нет, пожалуй, никакой надежды, и даже наверняка – на это деяние. Но ты всё же веришь, что через него – не зря прожил! А жил для чего-то важного на свете, и вот совершаешь это деяние…»

И там ещё был такой стих:

И вот пришло время моего деяния, вернее – моего недеяния, моего молчания…

Я стою перед зрителями… расставлены стулья.

– О-о-о! Если у тебя получится, – сказал мне тогда Виль…

А потом – через месяц я видел его последний раз, за день до того, как он скончался. Виль превратился в дерево. Руки его и ноги совершенно высохли. Это был совершенный тончайший скелет, на который была нанизана улыбающаяся голова.

И потом Виль умер, то есть через полтора года после поэмы. Умер, став деревом. И всё у меня соединилось – Иоганн Себастьян Бах и Виль Мустафин… и я написал поэму, но в общем – весь её сюжет вы уже знаете из моих этих несколько путанных рассказов.

Родилась в 1955 году в селе Кочки-Пожарки Сергачского района Горьковской области.

С 1961 года училась и работала в Казани. В 1992 году уехала в Израиль.

Автор книг: «Сабантуй» (стихи для детей, 1981); «Разноцветное путешествие» (1982); «Городские деревья» (1985); «Будьте добры, пожалуйста» (1989); романа «Пятая группа крови», по которому был снят телефильм.

Умерла в 2013 году.

– Ноги! – кричит Лилька, как только я вхожу.

Я вытираю ноги. Она всем так кричит вместо «здрасьте».

Пахнет просто исключительно! Лилька щи варит.

– Фроську видела? – спрашивает она.

Я киваю.

Фроська, я с ней столкнулась в подъезде, это Венера Ренатовна, Лилькина мать, вернее мачеха.

То есть была мать как мать. А потом Маринка раскрыла секрет – неродная. Подслушала своих родителей.

И теперь Лилька её прямо невзлюбила. Раньше мамой звала, а сейчас никак. А со мной Фроськой её называет. По-римски, Венера, по-гречески, Афродита. Значит, Фрося.

Лилька плачет – лук режет.

– Клипсы нацепила! Платье зелёное, а клипсы красные. Кошмар! Светофор!

Я говорю:

– А может, это всё сплетни, ну, то, что Маринка сказала?

– Я документы просмотрела. Мне полтора года уже было, когда она его окрутила, папочку моего. Представляешь, я такая маленькая и уже – сирота!

Лильке себя очень жалко.

– Ну и что, – говорю, – что неродная… Наоборот. Взяла с ребёнком отца твоего. Благодарить должна.

– Ха! – Лилька злится. – Ха-ха! Папочка у меня красавец. Кандидат наук. За него любая пойдёт! Будь он хоть с десятью детьми!

Я пожимаю плечами.

– Сейчас! – Лилька бросает нож, ищет что-то в учебнике. – Вот!

На фотографии – женщина в цветастом платье. На плечах у неё чернобурка с лапками. Ничего. Симпатичная. Губы только узкие. С интересом вверх смотрит. Что там вверху – на фотографии не видно. Я говорю: