Как тошно… Что имеем – не храним, потерявши – плачем.

После утраты невинности со мной вдруг стали происходить странные изменения. Я как будто стала медленно умирать, перестала чувствовать эмоции. Мир вмиг стал серым, безрадостным, и всё, что интересовало и вдохновляло, потеряло смысл. Ко мне пришло страшное осознание того, что час назад в моей жизни свершилась страшная ошибка, словно только сейчас поняла, что такое последствия греха.

Однако, в такой момент не стоило лить слёзы при мужчине, который не должен видеть моих угрызений совести, и, едва поборов в себе гнилую попытку уничижения, я тихонько, на цыпочках вышла из спальни, а потом, пройдя по коридору, осторожно заглянула в гостиную.

Денис стоял у окна с телефоном у уха и апатично говорил:

– Машину на Есенина, пятьдесят семь, – после чего лениво добавил: – Один. На Садовую.

Пообщавшись с оператором, он сбросил вызов и повернулся ко мне, в то время как я растерянно прижалась всем телом к косяку, чувствуя на себе взгляд пары острых глаз, глуша дыхание, боясь пошевелиться… На новом паркетном полу неугодно валялся тонкий ажурный бюстгальтер, рядом с ним стояла початая бутылка вина и пустой бокал. Отвратительное зрелище.

Денис невозмутимо и, как мне в один момент показалось, с некоторым пренебрежением, подошёл к дивану, собрал в охапку все мои вещи и сказал:

– Через пять минут приедет такси – одевайся. Завтра на работу вставать рано – не опоздай.

После чего бесстрастно направился ко мне, протянул собранную в его руках одежду и бесцеремонно вернулся к дивану, чтобы в следующий момент привычно плюхнуться на него. Подняв с пола пульт управления, он, как ни в чём не бывало, включил плазму и стал вяло щёлкать по кнопкам в поисках заинтересовавшего бы его канала.

Я безмолвно, почти неслышно прошла обратно в спальню, укоряя себя на чём только свет стоит. Какая же дура! Бесхребетная медуза! Безвольное существо, позволившее сделать себя резиновой куклой! Хотела поверить в сказку, в красивые слова Ломова, его ухаживания, а он просто поигрался и оставил подальше от себя как ненужную вещь.

После такого впору чувствовать себя последней грязной девкой. Меня тошнило от себя, от собственной слабохарактерности.

Глотая всхлипы, я оделась и вернулась в гостиную. Денис, как и прежде, удовлетворённо развалился на диване, только теперь не переключал сменяемые друг друга многочисленные каналы, а смотрел какой-то боевик, потому что из динамиков телевизора раздавались громкие взрывы и человеческие крики. И когда трель мобильного отвлекла его от увлекательного просмотра, он нехотя поднял трубку.

– Да, слушаю... Хорошо… – поджав губы, выключил телефон, посмотрел на меня и небрежно сообщил: – Девятка малиновая, пятьсот шестьдесят два. Дойдёшь сама?

Я с трудом кивнула и, развернувшись, на дрожащих ногах вышла в коридор.

Денис, с некоторое время ещё понаблюдав за развитием сюжета на экране, всё же последовал за мной и, облокотившись о дверной косяк, смотрел, как я обуваюсь. Выглядел он сейчас точь-в-точь, как тогда, на собеседовании: гордо, надменно и поистине холодно.

Я выпрямилась и посмотрела на него, представив, как сама сейчас выгляжу: волосы спутались, тушь потекла от слёз, помады на губах не осталось, платье смято – ну просто третьесортная шлюха, другого слова не подобрать. И даже тот факт, что Ломов знал о моей девственности и, соответственно, что он стал моим первым мужчиной, не заставил его как-то иначе отнестись ко мне – более ласково, более нежно, более трепетно...

Денис с видимым равнодушием наблюдал за моим позорным, унизительным уходом, точно так же, как смотрел бы на пустую стену.