Сновидение медленно отступает, но окончательно открыть глаза не могу, да и не испытываю такого желания. Непонятное состояние между сном и явью устраивает меня куда больше.

Как будто сквозь толщу воды слышу тихую речь:

– Сильное истощение, обезвоживание, опасное состояние для человека.

Ясно же – на собаку я не похожа.

– Правая рука сильно пострадала. Знаю, делаю все возможное, Шан.

На последних словах чувствую остро подступающую к горлу тошноту. Вспоминаю падение, мерзкий хруст и острую боль, туманящую сознание. Заставляю себя сосредоточиться, чтобы узнать больше.

Сколько раз эти слова слышали мои пациенты и их родные?

«Делаем все возможное…»

Знаю, сейчас речь обо мне.

А с этим, оказывается, не так просто справиться. Когда пациент – ты сам.

Во рту растекается едкая горечь и противно оседает на языке. Отныне я хирург с покалеченной правой рукой. К сожалению, прекрасно помню, как выглядела рука после падения. Никакая терапия и протезирование этого не исправят.

Получается, я бывший хирург?

Писк приборов учащается, выдавая изменившийся сердечный ритм. Глупо притворяться дальше.

Стараюсь дышать глубоко, чтобы прогнать тошноту и отчаяние. Я жива, это главное. Но как быть, если хирургия – моя жизнь, а другой мне и не надо?

Усилием воли возвращаю внимание к говорящему.

Следом мелькает воспоминание о бедном мальчике, которому так и не смогла помочь. И о загадочном мужчине, сумевшем вытащить меня из штольни.

С трудом разлепляю глаза.

И испытываю настоящее изумление.

Над прозрачной капсулой, где я прохлаждаюсь, склонился странный субъект.

Я бы некрасиво возмутилась, но, похоже, тут отличные препараты. Не могу ни пошевелиться, ни сдвинуть тело хотя бы на сантиметр. Как и открыть рот.

Первое, на что обращаю внимание, – странные, нечеловеческие глаза. Необычная ярко-зеленая с желтыми вкраплениями радужка во все глазное яблоко и вертикально вытянутый по-змеиному зрачок. У него линзы? Бледная кожа с зеленоватым оттенком. Темно-синие длинные волосы витиевато заплетены и спускаются по плечам. Не сказать, что люблю длинные волосы у мужчин, но этому экземпляру они удивительно идут. Неприлично продолжаю пялиться, разглядывая красивый образец с диковинной внешностью. Интересно, что же это за клиника, где врачу разрешено так выглядеть?

Веду глазами по сторонам, пытаясь найти второго собеседника, чтобы посмотреть, как выглядит тот самый Шан. Так же, как бредовый доктор?

– Мы остались одни. И ты в порядке, – добродушно сообщает он, проследив за моим взглядом. И уточняет: – Почти.

Моя бровь от недоверия вздергивается вверх, я хрипло, неровно смеюсь. Похоже, оцепенение покидает тело. Хорошо. Неприятно лежать отмороженной. Части тела отходят от иммобилизации несимметрично, но меня не волнует сей факт.

«Почти» – важное уточнение. Вздыхаю и устало прикрываю глаза в надежде, что галлюцинация не будет сильно навязчивой. Но нет!

– Постепенно подвижность полностью вернется, примерно в течение часа. Пришлось обездвижить тебя для твоей же безопасности и лучшего восстановления, – продолжает доктор-фрик.

Вслушиваюсь в плавную речь и пытаюсь вспомнить голос другого мужчины, вытащившего меня из-под земли. Нет – не он.

В следующий миг, снова открыв глаза, чуть не ору: доктор пружинисто скользит от капсулы на мускулистом сине-зеленом хвосте. Писк приборов зашкаливает, отражая бешеный стук моего бедного сердца.

Тебе конец, Рай.

Мозг ту-ту. Навсегда отъехал в отпуск.

Какая ирония! Спятивший нейрохирург.

А если это не бред? И голова в порядке? Вспоминаю исследования, проводимые на «Фрэнсисе Дрейке». Не совсем ясные находки. И те слова Джонатана перед смертью…