Сдается мне, это самые счастливые путешественницы: им неведомо разочарование от увиденного. После каждой экскурсии они возвращаются на борт с горящими глазами: им дали возможность приобщиться к удивительным тайнам, речь их обогатилась лексикой управляющего туристическим бюро; руки оттянуты покупками. Увидеть, что они сметают с прилавков, – само по себе диво. В этих местах, насколько можно судить, традиционная рачительность, которая двадцать лет требовала приобретения электрических лампочек, консервированных абрикосов и теплого белья для детишек, выходит из-под контроля. Пассажирки начинают виртуозно торговаться, а вечерами в кофейном салоне уподобляются рыболовам из юмористических журналов и азартно лгут, сравнивая цены и пуская по рукам свою добычу под рокот восхищения и баек одна другой хлеще. Интересно, какая судьба ждет весь этот хлам? Когда, уже в Англии, его распакуют в сером свете какого-нибудь провинциального утра, не развеется ли хотя бы отчасти волшебная дымка? Не откроются ли черты его сходства с теми безделушками, что выставлены в галантерейной лавке чуть дальше по улице? Перейдет ли он к друзьям и родным в знак того, что в круизе о них не забывали, или же будет бережно храниться на стенах и редких консольных столиках, как проклятье для горничной и вместе с тем как постоянное напоминание об этих магических вечерах под более широкими небесами, где устраивались танцы, скользили подтянутые офицерские фигуры, плыл над водой звон храмовых колоколов, базары окутывал загадочный полумрак, а в воздухе витали Аллах, Хитченс и миссис Шеридан?

Но далеко не все пассажиры были одинаковы. Я даже сдружился с одной молодой парой; звали их Джеффри и Джулиет.

В небольшом офисе на прогулочной палубе «Стеллы» работало экскурсионное бюро, которым ведал терпеливый и необычайно обаятельный норвежец, бывший капитан дальнего плаванья; пассажиры во всех подробностях обсуждали насущные вопросы целесообразности предлагаемых экскурсий. В Неаполе, сойдя на берег в полном одиночестве и не зная ни слова по-итальянски, я горько пожалел, что не присоединился ни к одной группе.

В гавань мы вошли ранним воскресным утром и пришвартовались у причала. Там уже стоял немецкий круизный лайнер, который в течение следующих недель нам предстояло лицезреть не один раз: наши маршруты совпадали практически полностью. Да и конструкцией он мало чем отличался от «Стеллы», но наши офицеры пренебрежительно отзывались о его ходовых качествах. В день спуска на воду, говорили они, лайнер опрокинулся и теперь вынужден брать балласт из бетонных плит. На палубе у него стоял маленький черный аэроплан, и пассажиры, заплатив по пять гиней с носа, получали возможность покружить над заливом. В темноте название лайнера высвечивалось разноцветными буквами на шлюпочной палубе. Два судовых оркестра, сменяя друг друга, не умолкали, считай, круглые сутки. Почти все пассажиры, немцы средних лет, были на редкость непривлекательны, зато одевались изобретательно и смело. Один мужчина неизменно появлялся в сюртуке, белых брюках и берете. На «Стелле» все прониклись глубоким презрением к той вульгарной посудине.

После завтрака выяснилось, что паспортные и карантинные формальности уже завершены и мы можем беспрепятственно выходить на берег. Стайка англичанок с молитвенниками в руках отправилась на поиски протестантской церкви. Потом дамы сетовали, что их бессовестно обманул извозчик, который, поколесив кругами, содрал с них восемьдесят пять лир. Кроме того, он убеждал их вместо заутрени отправиться смотреть какие-то помпейские танцы. Аналогичному нажиму подвергся и я сам. Не успел я сойти с трапа, как в мою сторону, излучая сердечность, ринулся с приветствиями коротышка в соломенной шляпе. На его коричневой, весьма жизнерадостной физиономии сверкала подкупающая улыбка.