Анжела с любопытством посмотрела в ласковые глаза.

– Вон то дерево называется альбиция, – сказал жилец, как будто какой-то автор, хитро заморочивший голову ложными ходами, вдруг высунул свой шершавый язык между строк.

– Да неужели? – удивилась Анжела. – По-моему, это акация, ленкоранская акация (ее тончайшие нежнозеленые листочки цвета одного из ее бантов – она называла его ленкоранским – сейчас уже начали медленно сворачиваться на ночь, повисая слабыми жгутиками)

– Правильно, – назидательно подтвердил жилец. – Но второе название – латинское.

– Альбиция… – задумчиво произнесла Анжела.

– А это шикарное дерево называется айлант, причем, данный экземпляр – самый крупный на побережье.

– Вот уж нет, – засмеялась Анжела, – теперь уж вы меня мудрите! Это самая обыкновенная вонючка, зеленус воньюс вульгарис.

– Моя дорогая, это в просторечии. На самом деле – айлант. Нравится?

– Не очень. Альбиция лучше. Смотрите как… – она повернула к жильцу лицо и медленно, с нежной лабиализацией губ повторила это слово, причем жилец снова неприятно сглотнул, будто съел что-то не то.

– А вот, – продолжал он сладко, – Трахикарпус Форчуна…

Анжела нахмурилась.

– Больше не нужно, – сказала она. – Это веерная пальма. Она уже отцветает.

– Но это Трахикарпус Фор…

– Замолчите!

– Что с вами?

– Не называйте больше деревьев. И ваще, откуда вы все это знаете?

– Но радость моя! – воскликнул жилец, – разве это плохо, знать, наконец, мир, в котором живешь, вдыхать его краски, его слова, чтобы все это рассказать там, куда мы все уйдем? – он поднял глаза к небу и превратился в пастора.

Анжела тоже посмотрела вверх и увидела очень далеко птицу, которая с позиции своего парения следила за нею.

– А звезды вы знаете? – спросила она.

– Конечно, – ответил жилец. – Я даже могу вам кое-что подарить, – он порылся в кармане и протянул небольшую карту звездного неба. Анжела заглянула в нее, но неба не увидела, и накрыла карту ладонью.

– А вы можете их просто показать? – спросила она.

Жилец явно смутился и громко кашлянул. Звук был похож на откровенный выход дурного ветра.

– Для этого надо ночью пойти на открытое место, а ваша мать…

– Что вы все заладили – мать, мать! Мать вашу мать! – Анжела выругалась и жилец уставился на нее. – Я одна живу, на вилле Елена, в сарае, я свободна, вы понимаете?

– Очень даже понимаю, – почему-то опять заволновался жилец и, взорвав папиросу, стал пускать теперь уже вечерние дымы.

– Смотрите! – радостно воскликнула Анжела, схватив его за рукав, – Вон тот старичок у киоска.

– Старичок? – улыбнулся жилец. – Вовсе он никакой не старичок.

– Старичок, – твердо сказал Анжела. – Еще какой старичок, мне-то лучше знать.

Старичок Будякин в это время радушно беседовал с практиканткой киоскершей, та рделась, видимо, он говорил ей комплименты или делал гнусные предложения.

– Это, – объяснила Анжела, – одна из многочисленных живых достопримечательностей Южного берега, о них пока не пишут книжек.

– Чем же он знаменит?

– А вот этим и знаменит, – сказала Анжела, нарисовав в воздухе овальную раму, заключившую в себя старика и девочку. – Он сделал предложение руки и сердца каждой первой ялтинской ляльке.

– И вам, конечно, тоже?

– Раз десять. (Анжелу эта участь, к счастью, миновала) Это самый главный в городе жених, старичок Будякин.

– И много у вас таких старичков, то есть, тьфу… Я хотел сказать – достопримечательностей?

Анжела подумала, посчитала (София Ротару, Старуха-графиня, Вова-чалма, почтальонка Лариса, Петя-патефон и т. д.) прибавила, наконец, и себя, получилось восемь.