– Черт! – бормочу я, хватая ртом воздух.

– Что…

Мама наконец-то встает. Смотрит на коричневую лужицу возле сливного отверстия мойки. В лужице плавают комки слизи. Мама открывает кран, чтобы смыть дрянь.

– Прополощи рот.

Она говорит резко, но ее рука мягко водит мне между лопатками, двигаясь вверх-вниз. И сразу вспоминаются другие моменты, когда я стоял на коленях перед унитазом, выворачивался наизнанку, а меня ободряюще поглаживали по спине. Но тогда это была не мамина рука, а рука Роба.

Засовываю голову под кран, глотаю чистую воду, полощу рот, сплевываю.

«Я иду за тобой, Си».

Снова голос. Тот же, что и прежде. Совсем рядом.

Я выпрямляюсь.

– Ты слышала? – спрашиваю у мамы.

– Что?

– Голос.

Она непонимающе смотрит на меня.

– Я слышу только шум воды и твои отплевывания. Рот прополоскал?

Во рту еще остается слабый привкус гнили, прячущийся у основания зубов.

– Почти, – отвечаю я и снова засовываю голову под воду.

«Ты меня слышишь, братишка?»

Я смотрю на струящиеся каскады у моего лица и мельком что-то вижу. Островок неподвижности среди текущей воды. Он совсем близко, но я не могу понять, что́ это. Становится тревожно, и в то же время меня тянет к этому островку.

Звонок в дверь возвращает меня к реальности. Я закрываю кран. Мама опять застыла. Похоже, она не знает, как ей быть.

– Я открою, – предлагаю я.

И иду открывать, на ходу вытирая голову посудным полотенцем.

Разговор с полицейскими не клеится. В моей памяти сплошные провалы. В голове мешанина. Я не могу ответить даже на простые вопросы.

– Почему ты пошел на озеро?

– Без понятия.

– А что делал до того, как отправиться на озеро? Расскажи о том дне.

– Не помню.

– Что произошло в воде?

– Без понятия. Помню только… сильный дождь. Ливень. И гром с молнией.

– Когда спасатели тебя нашли, ты был в рубашке и школьных брюках. А Роб – только в плавках. Карл, почему ты купался в одежде?

– Без понятия. Извините. Я в самом деле ничего не помню.

– Карл, я должна задать тебе еще один вопрос. На теле Роба… на нем были ссадины и следы побоев. Ты знаешь, откуда они появились?

Костяшки моего кулака бьют по его голове. Он отодвигается, но тут же набрасывается на меня. Я отбиваюсь руками и ногами, но вода затрудняет и утяжеляет движения. Мне холодно. Очень холодно. Холод высасывает из меня силы. Я подгибаю ноги, стремясь отбиться пятками. Луплю его по чувствительным местам. Он вопит, но мне от него тоже достается.

– Ничего я не знаю.

У меня потеют ладони. Если воспоминания настоящие, тогда ссадины и следы побоев оставил я.

Мама сидит на краешке стула. Ее руки сомкнуты и зажаты между колен. Спина наклонена, плечи опущены. Вид у нее такой, будто она в приемной у зубного врача, а не в гостиной своего дома.

– Мальчишки всегда дерутся. Разве не так? – вставляет мама. – Природа у них такая.

Констебль Андервуд хмурится. Ее напарник подается вперед и спрашивает:

– Керри, а когда вы в последний раз видели их дерущимися?

Куда он клонит? Неужели считает меня причастным к синякам и царапинам? Или он знает? Но откуда?

Мама разглядывает свои руки.

– Они всегда так себя вели… Не знаю.

– Они дрались дома? В то утро? Или днем?

– Я не знаю. Утром я спала. А когда проснулась…

– Когда вы проснулись?

Возникает пауза. Полицейский решает, что нащупал нить к разгадке.

– …Я пошла в паб.

Мама возвращается в свою скорлупу. Снова опускает голову и плечи. Я стараюсь держаться спокойно.

Полицейский делает пометки в блокноте. Констебль Андервуд замечает под кофейным столиком пустую банку. А я не увидел ее, когда убирал. Черт! Ненавижу таких, как эта парочка в форме. Высматривающих. Осуждающих.