Меж тем на столе появился большой самовар, теплый каравай хлеба был завёрнут в чистый рушник, большая глиняная миска, полная мёда, источала соблазнительный дух и аромат. Перед Люсей стояла большая чайная чашка, и тётка Марьяна подала хозяину дома нож, разрезать каравай.

– А пчела сейчас уже «добрая», нам с тобой и дымарь не понадобится, – буднично говорил Иван Порфирьевич, будто Люся не впервые пришла к ним, а была здесь своей, – Ты их не бойся, пчела никого зазря не обидит. Ну, вот и посмотришь сегодня, всё тебе обскажу и покажу. Ежели не понравиться, или боязно будет, так ты можешь у Коростелёва другую работу попросить, не смущайся по этому делу. А коли понравится, так сделаю я из тебя знатного пчеловода! Вечером я тебя обратно сам увезу, мне всё одно в село надо. А если надумаешь, так соберись на неделю, чего туда-сюда ходить, у нас погостишь, а в пятницу и домой. Как думаешь, ладно так-то тебе будет?

– Что ты, Ваня, ничего ещё девочке не показал, а уж спрашиваешь, – сказала Марьяна Никитишна, – Ты, Людмила, ешь, не стесняйся, набирайся сил. До обеда долго, вы с Иваном далеко пойдёте, ульев нынче много ставили, колхозный-то председатель Коростелёв наш мёд в прошлом году в район возил на какую-то там выставку, хвастал, что наш-то лучше других оказался. Вот и увеличили пасеку, на будущий год обещается помощников дать побольше.

А мёд и вправду хорош, думала Люся, черпая ложкой тягучую сладость и запивая чаем, наверное, самый вкусный в её жизни. Хотя она не много его и пробовала, только то, что бабушка меняла напрядённую шерсть или мама приносила от соседки.

А с пчёлами управляться Люсе сразу понравилось. То ли дед Иван был хорошим учителем, то ли пчёлы «приняли» Люсю, как родную, но всё у неё пошло на лад. Иван Порфирьевич указывал, а Люся делала, солнечный осенний денёк порадовал тёплой погодой, и к вечеру усталая и довольная Люся уже знала – работать на пасеке она останется, и вовсе здесь не так страшно и сложно, как ей думалось.

И даже то, что ей всю неделю придётся жить на выселке её скорее радовало, только вот по маме с бабушкой она конечно будет скучать… Но это только до зимы, сказал дед Иван, а вот зимой он даст ей другую работу, которую можно будет делать дома и на выселок не ездить.

– Я потому и попросил помощницу себе грамотную и шуструю, – признался Люсе дед Иван, когда они на телеге ехали обратно в Городище, – Ведь председатель-то наш, Александр Иванович, человек обязательный, ему надо, чтоб все документы были в порядке. А я что? У меня три класса образования, а он отчёты требует – сколько, где и чего! Тётка Марьяна сразу же свои очки куда-то спрятала и заявила, что она мне тут не помощница.

Иван Порфирьевич рассмеялся и тепло поглядел на Люсю. Потом вдруг посерьёзнел, чуть повёл поводья крепкой чёрной лошадки и сказал:

– Ты, Людмила, не боись… Тётка Марьяна травы ведает, и бабка её ведала, а до того – дед. Меня она чуть не с того света вытащила – почитай, что я заживо уж гнил… А ничего, вишь, хожу, людям пользу делаю. Раны твои нестрашные, тётка уж снадобье завела, поправим тебя, краше прежнего будешь!

– Спасибо, Иван Порфирьевич, – сказала Люся тихо, потому что в горле вдруг защипало, и она крепче сжала небольшой туесок с мёдом, который дал ей дед Иван и велел передать бабушке и маме с поклоном.

Так началась Люсина работа на пасеке, только сама она скоро поняла, что это была не столько работа… потому что дед Иван и сам прекрасно со всем управлялся. Люся же писала бумаги, какие велел сделать председатель, помогала Марьяне Никитишне по хозяйству, вечерами читала вслух привезённую с собою книгу, специально взятую ею в библиотеке. И еще послушно пила приготовленные тёткой Марьяной отвары, мазала мази и делала примочки в жаркой бане, где тётушка парила её нещадно мягким веником.