– У вас излишне романтические представления о химических экспериментах, – негромко проговорил он. – Мои опыты не имеют ни малейшего отношения к тому, что вы называете оккультными искусствами: я готов показать их хоть всему миру, если только мир сочтет это достойным зрелищем. Единственные эликсиры жизни, о которых мне известно, – это спокойное сердце и удовлетворенный ум. И то и другое я обрел много лет назад, когда мы с Розой поселились в этом домике.

В голосе его прозвучала затаенная печаль, что для его сестры означало гораздо больше, чем произнесенные простые слова. На глаза у нее навернулись слезы, она на миг отвернулась от жениха и взяла брата за руку.

– Не надо так говорить, Луи, словно вы потеряете сестру, ведь… – Губы у нее задрожали, и она осеклась.

– Все сильнее ревнует, боится, что вы отнимете ее у него! – зашептала мадам Данвиль на ухо сыну. – Тсс! Не обращайте внимания, ради всего святого! – добавила она поспешно, поскольку мосье Данвиль встал и шагнул к Трюдену, не скрывая раздражения и досады.

Однако он не успел ничего сказать: появился старый слуга Гийом и объявил, что кофе подан. Мадам Данвиль снова шепнула «Тсс!» и поскорее взяла сына под руку; вторую он предложил Розе.

– Шарль, – удивилась девушка, – как вы раскраснелись и как дрожит у вас рука!

Он сумел овладеть собой и улыбнулся ей:

– А знаете почему, Роза? Я думаю о завтрашнем дне.

С этими словами он прошел мимо управляющего и повел дам вниз, к дому. На узкое лицо мосье Ломака вернулась улыбка, в красных глазах мелькнул непонятный огонек – и он принялся буравить в дерне очередную дырку.

– Вы не зайдете выпить кофе? – спросил Трюден, прикоснувшись к руке управляющего.

Мосье Ломак еле заметно вздрогнул и оставил трость торчать в земле.

– Тысяча благодарностей, мосье. Только после вас.

– Признаться, сегодня до того прекрасный вечер, что мне пока не хочется уходить отсюда.

– Ах! Красоты природы – я радуюсь им вместе с вами, мосье Трюден, они у меня прямо вот здесь!

И Ломак прижал одну руку к сердцу, а другой выдернул трость из травы. Пейзаж и закат интересовали его не больше, чем недавно мосье Жюстена.

Они сели рядышком на опустевшую скамью, настало неловкое молчание. Смиренный Ломак был слишком скромен и не мог забыть свое место и завести беседу первым. Трюден был поглощен своими мыслями и не расположен разговаривать. Однако правила приличия требовали что-нибудь сказать. Не слишком вслушиваясь в собственные слова, он начал с пустой светской фразы:

– Жаль, мосье Ломак, что у нас было мало поводов узнать друг друга поближе.

– Я в неоплатном долгу перед восхитительной мадам Данвиль, которая избрала меня, дабы сопровождать ее сюда из поместья ее сына под Лионом, благодаря чему я имел честь быть вам представленным.

Красные глаза мосье Ломака, пока он произносил эту вежливую речь, внезапно нервически заморгали. Враги Ломака поговаривали, будто эти приступы глазной болезни, позволяющие уклониться от тяжкой обязанности глядеть прямо в глаза собеседнику, всегда приходят ему на помощь, когда он особенно неискренен или особенно коварен.

– Приятно было слышать, с каким глубоким уважением вы сегодня за ужином упоминали имя моего покойного отца, – продолжал Трюден, упорно поддерживая разговор. – Вы были знакомы?

– Я косвенно обязан вашему достойнейшему отцу своим теперешним положением, – отвечал управляющий. – Когда для того, чтобы спасти меня от бедности и гибели, было необходимо доброе слово человека влиятельного и почтенного, ваш отец произнес это слово. С тех пор я по-своему добился успеха в жизни – разумеется, весьма незначительного – и вот теперь имею честь надзирать над делами в поместье мосье Данвиля.