– Знаю, милый, только нельзя вечно держать ее при себе. Морин необходимо общение со сверстниками. Иногда мне кажется, слишком уж большой груз мы взвалили на ее хрупкие плечики. Так что, Пэт, не порти ей детство.

О маме я думала куда реже, чем о папе. Как-то не очень понимала, насколько тяжело ей приходится с уборкой у богачей. Скорее мои мысли имели следующее направление: все из-за папы, вот если бы он работал, мама была бы всегда дома, как тетя Вера, заботилась бы о Бренде. Конечно, папа не причинит вреда моей сестренке, то есть нарочно – ни в коем случае. Но ведь на него порой «находит»: он выкидывает разные фортели, может забыть, что Бренде всего-то три годика. Да, я была слишком занята тревогой за папу, чтобы еще и в полной мере осознавать: бедная моя мамочка бьется как рыба об лед.

Как бы то ни было, я решила облегчить маме жизнь. По утрам сама заправляла постели – свою и Брендину, а случись Бренде обмочиться, переодевала ее в чистые панталоны, а постельное белье скатывала и тащила на первый этаж. Мама это заметила, ее лицо теперь чаще освещалось улыбкой – к моей огромной радости.

С Моникой мы и впрямь стали лучшими подругами. На другой год, когда перешли на ступень выше, снова сели вместе. По выходным прихватывали из дому хлеб с маргарином и бутылочку воды и бежали к морю. Почти всегда приходилось брать с собой и Бренду – сначала ее коляска скрипела на весь квартал, потом мы еле толкали ее по галечному пляжу. Бывало, на нас вешали еще и братишку Моники, маленького Арчи, и мы не возражали. Арчи прекрасно играл с Брендой, сидя на камушках. Моника не расставалась с панамкой – ее мама говорила: у кого волосы рыжие и веснушек много, тот должен бояться солнца, а если не убережется – поджарится, будто ломтик бекона.

Бренда обожала море. Мы с Моникой заправляли платьишки в наши темно-синие панталоны, разувались и заходили в воду по колено, держа Бренду за ручки. Тут главное – не зевать. Не подхватишь, не поднимешь сестренку вовремя – волна накроет ее с головой. А сколько визгу было, когда нам панталоны подмачивало! Потом мы устраивались на деревянном волноломе, ели бутерброды, по очереди отхлебывая воду из бутылки, дивясь на купальные машины[5] – сооружения вроде кибиток, где богачи переодевались для купания. Влекомые лошадьми, эти «кибитки» ввозили купальщиков в море – так, миновав линию прибоя и не натрудив камнями ног, можно было спокойненько спуститься прямо в воду по лесенке. Ну и костюмчики у них – просто смех, думали мы и хихикали, конечно. Дамы купались в хлопчатобумажных платьях поверх длинных панталон, но это бы еще ничего. Куда забавнее были мужчины в полосатых трико и соломенных шляпах-канотье. Порой какую-нибудь шляпу уносило ветром, она качалась на волнах, тогда мы с Моникой бросались ловить ее. В случае успеха каждой из нас давали в награду апельсин.

Бренда подросла, и мы наконец-то забросили проклятущую коляску. Бренда теперь семенила за нами следом, довольная донельзя. Помню папин тоскливый взгляд – в нем прямо-таки светилось собачье «Возьмите и меня!», когда мы собирались на пляж. Но мне стукнуло семь – такой большой девочке не пристало гулять с папочкой. Отец Моники ни разу не выразил желания сопровождать нас. Я перед выходом из дома грустнела. Мне хотелось броситься обратно, крикнуть: «Папа, папуля, давай с нами!» – но что-то мешало. Моника видела, какая я притихшая, но не спрашивала о причинах. Думаю, ей и так все было ясно.

Бренде исполнилось пять, и она тоже пошла в школу. Побаивалась, но я ей сказала: