– Вы ругать меня будете… А я помочь всего лишь хотел… я не знал, что так всё получится… что именно так…

– Что ты сделал? – не выдержал уже Мэйвин. – Убил кого-то, что ли?..

– Они сказали, что меня судить надо… Кричали, что я колдун и ведьмак… – чуть слышно и не сразу заговорил Эйнард в ответ. – Но я же ничего плохого не хотел! А они камнями в меня… Даже Жаннус… даже он…

Говоря, он отступал до тех пор, пока спиной не вжался в дверь, дрожащими пальцами пытался застегнуть бронзовую застёжку плаща.

– Дедушка, вы скажи́те, что меня не было здесь… Пусть они думают, что я в лес сбежал. Я не хочу… не хочу, чтоб меня, как Макдел в прошлом году…

– Тихо ты, подожди хоть немного! – Мэйвин сумел-таки схватить его обеими руками за плечи, так взялся – не вырваться, и они глянули друг другу в глаза и оба – со страхом.

Картинки только что пережитого вихрем пронеслись перед глазами, и Мэйвин отпустил мальчика, отвернулся, сам бросился собирать вещи.

– Я столько раз предупреждал тебя, будь осторожнее. Столько раз говорил…

Так, что обычно может пригодиться в дороге и на первое время? Бежать и переселяться не впервой, с таким опытом они вдвоём быстро уложили почти все свои пожитки.

В отдельный мешок Мэйвин сам убрал каравай хлеба (ещё совсем свежий, вчерашней вечерней выпечки; им Висна расплатилась сегодня за мазь), вытряхнул из короба последних три головки лука, сгрёб с полки уложенные румяными боками яблоки. И соль ещё не забыть. И – главное – деньги, без них далеко не уйдёшь.

За суетой всех этих сборов он не сразу расслышал шум голосов на дворе.

Пришли! Пришли за Эйнардом. Судить колдуна и мага.

Неужели они осмелятся судить сами?! По закону приговаривать к сожжению может только судья. Должен быть суд по всем правилам, с защитником и обвинителем.

– Это они уже, да? – выдохнул Эйнард, бледнея ещё больше. Он стоял посреди комнаты с мешком, набитым одеждой, с седлом для мула в другой руке.

– Не бойся ничего. Тебя они не тронут.

Мэйвин сам толкнул дверь плечом, не дожидаясь, пока люди на улице начнут кричать, требуя их появления. На пороге остановился, невольно расправляя плечи, а за спиной дышал со всхлипом через разжатые зубы его мальчишка-внук.

Тут половина всех жителей собралась, никак не меньше, несмотря на то, что август на дворе, работы много и на полях, и в огородах.

Иоахим Бродник – мельник и староста села – выступил вперёд, шапку снял с почтительным поклоном. В своё время, пять лет назад, он сам позволил поселиться в своём селе этому чудаковатому старику и его внуку.

– Мы это… По праву, так сказать, своему… требовать пришли… – староста заговорил первым. Тяжёлый, широколобый и угрюмый лицом, он слова подбирал так же медленно, со скрипом, как вращались колёса его старой мельницы. – Судить, вроде как, как по закону полагается. А ты… а с тобой…

Он так и не подобрал нужное слово, его перебил гончар Торвин:

– Тебя, почтенный, трогать никто не собирается. Против тебя у нас нет никакого дела. А внука нам своего отдай! Отдай, как по закону положено. За волшбу, за порчу и вред кара одна – смерть. У нас и свидетели имеются, вон, ребята наши поселковые…

Эй, Ланс, покажи всем своего Жаннуса! Пусть он скажет, как было. Пусть всем покажется!

Мальчик в порванной пыльной рубахе нехотя и с опаской вышел вперёд. Ему было всего лет десять, может, двенадцать, он не до конца понимал, что происходит, озирался кругом, ища глазами в толпе отца и мать.

– Пусть сам всё расскажет! – крикнул кто-то из людей, опоздавший на начало сельской сходки. – Пусть расскажет, что случилось!