– Осторожно, товарищ старший лейтенант, о днище не ударьтесь.

Механик-водитель Осокин, призванный из МТС, выглядел куда младше своих девятнадцати лет. Щуплый, белобрысый, по-юношески нескладный, он, похоже, только в армии начал отъедаться. Ремень, перетягивавший комбинезон, был застегнут на последнюю дырку, да и ту пришлось проковыривать заново.

– Черт, холодно, – Петров, ежась, выполз из-под машины и несколько раз резко взмахнул руками, разгоняя кровь.

– Так август уже, – пожал плечами водитель. – Аккуратней махайте, товарищ старший лейтенант, а то об броню приложитесь.

– Осокин, Осокин, – покачал головой командир. – Ну чего ты такой рассудительный, а? Тебе сколько лет? Девятнадцать? Чего ж ты нас все нянчить норовишь?

– А я, сколько себя помню, кого-то нянчу, – спокойно ответил Осокин. – Нас у мамки с папкой семеро, а я – старший. Давайте, я вам на руки полью.

Эшелон дернулся в последний раз и встал.

– У тебя что, и полотенце есть? – изумился старший лейтенант.

– Полотенце не полотенце, а тряпка чистая. Не рукавом же утираться.

Петров вытер лицо, застегнул комбинезон и посмотрел на небо:

– Вася, ты у нас деревенский, глянь, как, по-твоему, день ясный будет?

– А чего глядеть-то, – хмурый Осокин забрал у старшего лейтенанта тряпку. – До вечера ни облачка, вот увидите.

Командир тоскливо выругался.

– Ну, тогда, Васенька, держись.

– Бомбить будут?

– «Будут» – это не то слово.

Командир посмотрел по сторонам. Станция была забита составами. На соседних путях стояли платформы со станками и каким-то оборудованием, где-то недалеко, судя по командам и мату, разгружали эшелон с боеприпасами.

– Ты, главное, вот что запомни хорошенько. Нашей коробке только прямое попадание страшно.

– А если попадут, то что?

– А ничего. Ты даже почувствовать ничего не успеешь. Главное – не паникуй. Бояться можешь, хоть обделайся, паниковать нельзя. Чуть голову потерял – все, пиши пропало. Ладно, сам увидишь.

– Командиры рот – к командиру батальона!

Команда прокатилась по эшелону, передаваемая хриплыми, заспанными голосами от вагона к вагону. Танкисты выпрыгивали из теплушек и бежали вдоль состава к своим платформам.

– Товарищ старший лейтенант! Сержант Безуглый явился в расположение для безукоризненного несения боевой службы! По дороге мною был замечен красноармеец Симаков в состоянии, порочащем гордое звание советского танкиста, то есть спящим! Предлагаю за недостойное поведение повесить его на пушке.

– Клоуны, где вас черти носят? – рявкнул Петров, чувствуя, как, помимо воли, рот расплывается в улыбке.

Стрелок-радист сержант Александр Безуглый был родом из Москвы и, помимо основных своих обязанностей, гордо нес звание батальонного шута. Он мог безостановочно сыпать анекдотами, остротами, прибаутками и при этом никогда не повторялся. Высоковатый для танкиста, крепкий, спортивный, он великолепно знал радиостанцию, за что и был назначен на танк командира роты.

У Петрова была всего неделя, чтобы познакомиться с экипажем, дивизия переформировывалась в спешке. Часть машин и танкистов прибыли с пополнением, других собрали из разбитых частей. Но ему повезло: что Осокин, что Безуглый, что молчаливый волжанин Симаков оказались людьми надежными и знающими. Когда по дороге на фронт на эшелон налетели «мессеры», водитель и радист, не дожидаясь команды, сняли курсовой пулемет и азартно лупили по ходившим вдоль состава истребителям. Пока командир и башнер снимали спаренный ДТ, немцы улетели. Петров сунулся было выразить благодарность находчивому радисту и осекся – уж больно недобрым было застывшее лицо стрелка. Проводив взглядом уходившие на бреющем «мессеры», Александр сплюнул и молча полез ставить пулемет обратно. В первый месяц войны танкисты, оставшиеся без танков, нередко продолжали драться вместе с пехотой, пока не вышел приказ отправлять их в тыл для формирования новых частей. Петров сам отшагал с какой-то отступавшей дивизией две недели с ДТ на плече, пришлось повоевать пешком и Александру. Оба насмотрелись на картины разгрома и горя, но при этом не сломались, а стали теми битыми, за которых в России с давних пор было принято давать двух, а то и трех небитых.