Пулеметная очередь выбила пыль между ним и дезертирами. Безуглый, забравшись на штабель, пристроил пулемет на бревно. Сверху вся сцена была перед ним как на ладони.

– Товарищ батальонный комиссар! – голос сержанта звенел то ли от напряжения, то ли от больного какого-то веселья. – Разрешите приступить к расстрелу паникеров! Я эту контру тут с одной очереди положу!

– Отставить, товарищ сержант! – металлически выговаривая каждое слово, ответил Беляков.

– А чего отставлять, – Безуглый уже завелся. – Согласно приказу…

– Я сказал: «отставить», – обернувшись, рявкнул комиссар. – Это мне решать, а не тебе.

Беляков шагнул к дезертирам – те попятились в ужасе. Стиснув зубы, он взял себя в руки. Эти люди изменили присяге, бросили свой пост, могли убить его, и больше всего ему хотелось сейчас скомандовать радисту: «Огонь». Он имел на это право. Комиссар медленно убрал наган в кобуру.

– На сегодня хватит, – тихо сказал он. – Безуглый, приведи наших машинистов и подгони танк – отбуксировать цистерну. Доложите начальнику станции – пусть пришлет пожарных, что бы там у него ни горело. А вы… Возвращайтесь к работе, огонь дальше пропустить нельзя.

Бойцы переглянулись, затем повернулись и побежали к горящим вагонам. Комиссар посмотрел на человека, спасшего ему жизнь.

– Товарищ сержант, вам что, дважды повторять нужно?

Танкист неловко соскочил со штабеля, лицо его было белым.

– Товарищ батальонный комиссар, разрешите? – его прорвало. – Вам нельзя с ними оставаться, эта сволочь…

– Что, колотит? – участливо спросил Беляков. – Ничего, сейчас полегчает. Идите, я уж тут как-нибудь сам разберусь.

– Товарищ батальонный комиссар…

– Исполнять!

– Есть!

Радист повернулся и, пошатываясь, пошел прочь, сделав несколько шагов, он тяжело побежал. Комиссар посмотрел ему вслед, потер подбородок и пошел туда, где два десятка бойцов пытались потушить пожар. Подойдя, он увидел, что дело плохо. Два первых вагона, несмотря на отчаянные усилия красноармейцев, разгорались. Едва в одном месте удавалось сбить огонь песком или шинелью, в другом по доскам ползли языки пламени.

– Не выходит ни хрена, – хрипло сказал красноармеец в разорванной гимнастерке. – Водой нужно. Воды мало.

Это был один из тех бойцов, что остался с Петровым. В словах его не было паники, просто угрюмая констатация факта.

– Отставить, товарищ боец, – ответил Беляков, принимая ведро с водой от подбежавшего красноармейца и выплескивая ее на обуглившиеся доски. – Если бы ничего не делали, он бы уже давно взорвался.

– Он так и так взорвется, – сказал красноармеец, сбивая огонь шинелью. – Надо двери открыть и картузы выбрасывать.

– Если откроем – туда воздух пойдет, что в твою топку. Да все, дождались уже.

Между штабелем и эшелоном к ним полз Т-26 с цистерной на прицепе. Обгоняя танк, к пожару бежали несколько красноармейцев-железнодорожников во главе с лейтенантом и паровозная бригада имени героев КВЖД.

– Товарищ Беляков, зачем понадобились? – Трифонов казался совершенно спокойным, словно и не двигал десять минут назад состав под бомбами.

– Такое дело, нужно отцепить четыре передних вагона и оттащить по-быстрому в какой-нибудь тупик, а лучше в поле.

– А потом?

– А потом драпать с паровоза как можно быстрее – в вагонах артиллерийский порох.

– Товарищ батальонный комиссар, разрешите? – вмешался лейтенант-железнодорожник. – Боеприпасы бросать нельзя! Это военное имущество! Мы танкистам не подчиняемся…

– Хватит! – рявкнул Беляков. – Товарищ Трифонов, приступайте! Под мою ответственность!

Трифонов переглянулся со стариком, кивнул и хлопнул по плечу младшего машиниста: