– Нету. – Неизвестная мне Натаха злорадно засмеялась. – И у этой ты не разживешься, зря стучишь. Как переезжала, одни книжки заносили.

– А может, и не зря… – Алкаш под дверью, видимо, не устоял на ногах и тяжело оперся о мою дверь. – Там краны не работают, точно знаю, так я бы починил.

– Что ты там починил бы, алкоголик несчастный. Пропил ты, Леша, свои руки и голову, давно пропил, так что не стучись и не позорься, как Зойка узнает, что стучал сюда, так оторвет тебе все, что еще бултыхается, так и знай.

– Откуда ей узнать… Натаха, будь человеком, дай сто грамм, подлечиться надо.

– В психушке тебя вылечат, хватит канючить, хандубей.

Голоса удаляются, и я снова начинаю дышать. А то, что я не дышала, заметила только сейчас.

Эти две недели я все время искала работу, но безуспешно. Везде обещали перезвонить – ну, возможно, кто-то сейчас все-таки звонит.

Нужно выйти в магазин, хватит ныть.

Я надеваю поверх толстовки куртку и открываю дверь.

– Эй…

По голосу я узнаю алкаша, стучавшего ко мне совсем недавно. Значит, ждал в коридоре.

– Я знаю, что у тебя мебели нет. А у матери во флигеле много всякой мебели, дашь на бутылку – и забирай хоть шкаф, хоть что. Идет?

С одной стороны, у меня денег совсем в обрез, с другой – у меня и правда нет никакой мебели, а сделка выгодная.

– Идем.

Алкоголик засуетился, побежал впереди меня. Хорошо, что почти стемнело, никто не увидит.

Дверь во флигель обита дерматином, внутри беспорядок, но именно такой, какой бывает, когда спешно что-то ищут, а пока была жива хозяйка, здесь, похоже, всегда царила чистота. Покойная бабка была большая аккуратистка.

– Так-то я с Зойкой живу. – Алкоголик шмыгнул носом. – Но теперь перееду обратно сюда, мать умерла, дом теперь мой, а Зойка меня достала. Ну, а мебели мне одному столько ни к чему. Вот, смотри, что приглянется, я тебе сам и принесу.

Мебель покупалась, видимо, еще в восьмидесятых годах прошлого столетия, но сохранилась отлично. В серванте какие-то почетные грамоты, их много.

– Мать в роддоме акушеркой работала пятьдесят лет, ветеран труда, вот! – Алкоголик снова шмыгнул носом. – Батя-то умер давно, а мать только недавно. Жалко, один остался теперь. С Зойкой они вообще не ладили, никак. Ну, а я… а вот, смотри – подарю тебе просто так, хочешь?

Вещица и правда симпатичная – конечно, китайская поделка дешевая, но выглядит очень красиво: золотистая карета яйцевидной формы и шестерка белых лошадей в плюмажах, золото-серебро-бархат-камешки. Стразы очень красиво блестят, и сама вещица увесистая.

– Нравится? А забирай, ну типа на новоселье, вот правда, от души дарю. Мне оно ни к чему, я такими финтифлюшками не интересуюсь, пропью – и все, а тебе будет радость. Вы, девчонки, все любите разное блестящее. Ну, а заодно Зойке не достанется, она давно на него зубы точила, а теперь, когда матери не стало, она его утащит, я пьяный буду валяться, а она утянет, к гадалке не ходи, а мне скажет, что я сам пропил. А так я буду знать, что сам тебе отдал – так просто, на память. Бери, мать бы хотела, чтоб я не пропил и Зойке не отдал, а я тебе отдам, красивая игрушка. Еще одна такая была, только там не карета, а как бы яйцо на такой поляне, с цветами – красиво тоже, блестело ужас, мать его Зойке подарила на нашу свадьбу, а теща, дура, возьми да и разбей, вот мать и осерчала – все говорила: как помру, не вздумай Зойке отдать, а хоть просто подари хорошему человеку за упокой моей души, чтоб ему радость была. Так что бери, это от души, хоть раз сделаю так, как мать велела. Эх, кабы раньше-то мозги были мать слушать, а теперь что уж, когда все наперекосяк, в сорок три года жизнь закончилась. Бери, говорю, и не сомневайся – считай, что волю покойной исполнил я в точности, а мне это тоже в радость. Мать-то хорошая была у меня, хоть и строгая.