– Глухонемая? – спросила одна женщина, шевеля губами так, чтобы девушка смогла разобрать, что она говорит.

Лика отрицательно покачала головой.

– Значит, контузия, – понимающе кивнула вторая женщина, самая старшая в группе. – С нами-то пойдешь?

Девушка торопливо закивала головой, на чем короткие расспросы, к счастью, и закончились. Кто-то обнял ее за плечи, кто-то сунул в руку кусок зачерствевшего хлеба, а кто-то – пластиковую бутылку с водой. Лика с благодарностью кивнула, первым делом присосавшись к бутылке. Хлеб она оприходовала с не меньшей скоростью – кто-то из попутчиц даже жалостливо покачал головой: вон, мол, как оголодала-то! По дороге женщины почти непрерывно разговаривали, но Лика даже не пыталась разобрать, о чем именно. В целом и так понятно – о войне, а в частности? Частности ее пока не сильно и волновали. Глаза она полуприкрыла – под веками пекло, как будто там было полно песка или жгучего красного перца, которым мама всегда приправляла суп-харчо…

Брели недолго. Короткие летние сумерки быстро сменились ночью, и маленький отряд устроился на ночлег. Кто-то разжег костер, кто-то начал готовить нехитрую еду – не на костре, его развели исключительно ради тепла, а из саморазогревающихся консервов, однако Лику это нисколько не интересовало. Ей хотелось лишь одного – спать, чем она немедленно и занялась, прикорнув неподалеку от весело потрескивающего огня. Конечно, под утро наверняка станет холодно, но что делать… с этой мыслью и уснула. Немолодая, за пятьдесят, женщина, та самая, что при встрече вынесла вердикт о ее контузии, тяжело вздохнула и извлекла из своего баула плед, укрыв им девушку. Лика заворочалась, сворачиваясь клубочком, но так и не проснулась. Долгий день наконец закончился…

Будить Лику не пришлось: проснулась она сама, от холода. Солнце уже поднялось над горизонтом, однако успевший за ночь окутать окружающие курганы туман еще не растаял. Плед, которым укрыл ее кто-то из женщин, ощутимо отяжелел от рассветной сырости, так что пришлось вставать. С удовольствием вдохнув полной грудью чистый утренний воздух, девушка сделала несколько разминочных упражнений и приседаний: кофе ей здесь вряд ли предложат, а взбодрить-то себя чем-то нужно! Женщины еще спали, и, оглядев их маленький степной табор, журналистка невольно грустно улыбнулась, мимоходом пожалев о выброшенной камере. Вот кого надо снимать на любой войне – людей! И не просто людей, а беженцев, вон эту спящую пятилетнюю кроху, прижавшуюся к теплому боку матери, а вовсе не бездушные картины боя. Не окровавленные и обгорелые лохмотья человеческих тел (редакторы новостных роликов все равно вырежут самые страшные кадры, так что увидеть истинную правду войны можно будет разве что в Сети), не эффектные взрывы и атаки штурмовиков, а живых людей. Простых людей, испытавших на своей шкуре все ужасы того, что испокон веков зовется коротким и страшным словом «война». Сморгнув, Лика встряхнула головой. Вообще-то подобные мысли не были свойственны отчаянной журналистке, привыкшей безо всякого страха лезть в самое пекло, но вот сейчас, глядя на приютивших ее женщин, отчего-то навеяло. Так навеяло, что аж сердце заболело, чуть ли не впервые в жизни…

– А, проснулась, приблуда? – подняла голову вчерашняя собеседница, очень к месту озвучившая версию о контузии. Лика с улыбкой кивнула, попутно решив, что с «режимом радиомолчания» пора заканчивать. Говорили женщины на абсолютно правильном всеобщем, а тот легкий акцент, что она заметила еще вчера, не составит никакого труда воспроизвести. В конце концов, первое время можно имитировать вызванный контузией дефект речи, а если заметят, признаться, что она не местная. Приехала в город (знать бы еще, как он хоть назывался!), попала под высадку федералов, была контужена близким взрывом. Обычное дело на войне. Вот только ее, пусть грязные, но явно военного образца камуфляжные брюки и ботинки… а, ладно, разберемся.