Лэнгдон вгляделся в раскинувшуюся перед ним огромную галерею.

– В таком случае где же тело?

Фаш поправил зажим на галстуке в виде распятия и пошел вперед.

– Вам, вероятно, известно, что Большая галерея имеет немалую протяженность.

Точная длина, если Лэнгдон правильно помнил, составляла полторы тысячи футов. Следуя за капитаном, он испытывал почти неловкость от того, что проходит мимо стольких мировых шедевров, даже не замедлив шага, чтобы взглянуть на них. Трупа хранителя все еще не было видно.

– Жак Соньер сумел так далеко уйти?

– Пуля попала месье Соньеру в желудок. Он страдал от жестокой боли, но умер не сразу – через пятнадцать или двадцать минут. Судя по всему, он был человеком сильной воли.

– Охране, чтобы прибыть на место, потребовалось пятнадцать минут? – ужаснулся Лэнгдон.

– Разумеется, нет. Служба охраны Лувра отреагировала немедленно по сигналу тревоги, но нашла Большую галерею отрезанной от других помещений. Сквозь решетку было слышно, как кто-то двигается в дальнем конце, но стоящие у преграды не видели, кто это. Охранники действовали согласно инструкции и вызвали нас. Мы приехали в течение пятнадцати минут, подняли решетку, чтобы под ней можно было пролезть, и я отправил в галерею дюжину вооруженных людей. Они прочесали коридор, разыскивая нарушителя, но не нашли никого, кроме… него. – Фаш указал куда-то вперед.

Лэнгдон проследил взглядом за его рукой. В тридцати ярдах от них на пол светил единственный укрепленный на переносном штативе фонарь, создавая в темной галерее яркий островок света. В центре светового пятна, словно насекомое под микроскопом, лежал мертвый хранитель.

Когда они приблизились к трупу, Лэнгдона пробил озноб. Взгляду открылась самая странная картина из всех, что ему доводилось видеть. Обнаженное тело Жака Соньера располагалось на паркете именно так, как запечатлел снимок, – точно вдоль оси галереи, руки и ноги раскинуты в стороны, одежда аккуратно сложена рядом. Кровавое пятно чуть ниже грудины обозначало место, куда вошла пуля. Крови вытекло на удивление мало – осталась лишь маленькая почерневшая лужица.

Левый указательный палец Соньера был тоже в крови. Он явно макал его в рану и пользовался кровью как чернилами, а обнаженным животом как холстом, нарисовав на коже простой символ: пять прямых линий, пересекаясь, образовывали пятиконечную звезду.

Пентакль.

Лэнгдону стало еще больше не по себе.

Он сам сотворил с собою такое.

– Мистер Лэнгдон? – Взгляд темных глаз Фаша снова остановился на нем.

– Пентакль. – Голос Лэнгдона глухо отозвался в огромном пространстве. – Один из древнейших в мире символов. Был в ходу более чем за четыре тысячи лет до Христа.

– И что он означает?

Лэнгдон всегда колебался, когда ему задавали этот вопрос. Объяснять человеку, что значит тот или иной символ, все равно что утверждать, какие именно чувства должна вызывать в нем та или иная песня.

– Символы в разных обстоятельствах несут в себе разный смысл, – ответил он. – Пентакль – изначально языческий религиозный символ.

– Поклонение дьяволу, – кивнул Фаш.

– Нет, – тут же поправился Лэнгдон, сообразив, что неверно подобрал слова. В наше время определение «языческий» стало почти синонимом понятия «поклонение дьяволу», что совершенно неправильно. Корень слова восходит к латинскому paganus, то есть селяне. – Язычники – буквально жители деревень, которые придерживались традиционных религиозных взглядов и поклонялись природе. Древние считали, что мир состоит из двух половин: мужской и женской. Инь и ян, как описывают на Востоке. Когда мужское и женское начало приходит в равновесие, в мире царит гармония. Когда баланс нарушается, наступает хаос. – Он показал на живот убитого. – Пентакль – символ женского начала всего сущего, того, что историки называют «священной женственностью» или «священной богиней». Кто-кто, а Соньер не мог этого не знать.