– Повезло ему, – сказал лекарь, обтирая вымытые руки поданным рушником. – Мимо кровяных жил прошло железо. Да и рану прижгли вовремя – ржой не истек. Так что жить будет. А вот говорить внятно – не знаю. Язык у него теперь раздвоенный, как у змеи.

– Он и раньше не особо внятно болтал. Да и то глупости всякие. – Лунд поглядел на забинтованного по глаза нурмана. Скегги пребывал в счастливом беспамятстве. Лекарь влил в него довольно макового настоя, чтоб раненый проспал до следующего утра.

– Огневицы быть не должно, – заверил лекарь. – Рана чистая. Есть ему не давать. Водой поить сам буду. Даст Бог (лекарь был христианином из чешского города Кракова), через месяц в строй встать сможет.

Лекарь собрал сумку, поклонился наместнику, дружески кивнул Славке, с матерью которого был знаком, и вышел.

– Тебе тоже повезло, – сообщил наместник Славке. – Не пожалел бы его – я б с тебя полную виру взял. А раз живой твой супротивник, то обойдемся малым – оплатишь лекаря и бабку, что ходить за раненым будет.

– Не по Правде это, – не согласился Славка. – Поединок был честный. Никто никому не должен. А коли по вашему закону брать – так это ему еще от меня и откупаться. Не буду я платить!

Упирался Славка просто так, из гордости. Плата за лекаря и сиделку – мелочь. А получилось хорошо. Верно, Бог направил Славкину руку: и не убил, и языка лишил. Но Славка – не полочанин, а такой же княжий человек, как и наместник полоцкий. Лунд ему не указ. Да и не хотелось Славке за Скегги платить. Чай не нищий, нурман-то.

Лунд нахмурился, но Славка нашел чем его утешить.

– Не держи обиды, – быстро сказал он. – Вот тебе дар от меня, – и протянул Лунду кинжал, которым порезал Скегги.

Лунд мгновенно помягчел, принял оружие, оглядел клинок, попробовал остроту, спросил:

– Тот самый? А если помрет Скегги? – Лунд испытующе поглядел на Славку.

– Тогда уж сам и решай[12],– усмехнулся Славка.

Знал, что наместник шутит.

– А стоит небось не менее марки серебром. Подороже, однако, чем работа лекаря.

– Да это же дар, – пожал плечами Славка. – Дар и должен быть щедрым, иначе это не дар, а подачка.

К волоку подошли вечером. Деревенька, чьи жители кормились от волока (их оброк и заработок – предоставлять тягловых быков и держать волок в исправности), была невелика: десяток изб. Две, почище, освободили. Одну – для Рогнеды с челядью, другую – для Славки. Хривла предпочел ночевать со своими на кнорре.

В сумерках Рогнеда и Славка вышли прогуляться по бережку. Пешком. Лошадок, в том числе и Славкиного Ворона, пришлось оставить в Полоцке. В лодье с ними было бы тесновато. Лунд обещал отправить коней в Киев с первым же большим обозом.

За Славкой и Рогнедой, чуть поодаль, следовали верный Антиф на пару с княгининой челядинкой Мывкой, которая несла в платке маленького Изяслава. Антифу Славка открылся еще в Полоцке. Друг не выдаст. Мывка же доводилась княгине молочной сестрой и готова была для хозяйки на всё. Это она легла под Владимира той страшной ночью.

Дожди прекратились. Погода стояла сухая и сравнительно теплая. К радости Славки и княгини. Потому что влюбленные могли побыть наедине только во время таких вот коротких прогулок.

Путешествие их протекало мирно, но – тесно.

На лодье уединиться было можно (Рогнеде поставили на корме отдельный шатер), но делать это часто и у всех на глазах – опрометчиво. Донесут Владимиру – мало не будет. Зато беседовать можно было и у всех на виду. Вот и беседовали. Княгиня – на подушках, повыше, Славка – на скамье, пониже. Как и подобает верному княжьему сотнику. Всё благочинно. Рогнеда спрашивала – Славка отвечал.