Умилу все чаще одолевала тревога. Медленно, но неотвратимо катилось к горизонту солнце подвластного ее воле Дорестадта. Некогда цветущий порт, многолетнее яблоко раздора между фризами и франками, теперь он уже не приковывал к себе внимания со стороны держав. Изначально город слыл центром торговли. Но в последнее время он мало занимал и купцов. Обмеление Ауд-Рейна, где расположилась сия защищенная от бурь гавань, делало судоходство все более затруднительным. И с каждым последующим годом Дорестадт лишь сильнее походил на суетливую, но бесполезную деревню. Бессчетные военные встряски скверно отразились на его облике. Здесь больше не имелось ни храмов, ни общественных заведений. Ничего, кроме рынка. Купцы, а вслед за ними – и ремесленники, неспеша перебирались под крыло более удачливых соперников несчастного Дорестадта – в Тил и Девентер. На старом месте оставались лишь мелкие кустари-горшечники, кожевники и кузнецы, чьи простые товары сбывались и на скромном торге.

Запустение. Единственное слово, которое звучало в ушах Умилы, когда она смотрела на гниющие причалы и брошенные доки. Утешало только то, что этот город не был для княгини чем-то особенным. Он ей не родина. И даже нелюбим ею. Это лишь одно из многих пристанищ, по коим ее водила жизнь.

Однако помимо беспокойств о судьбе вверенного ее заботам града, Умилу волновало приближающееся возвращение ее старшего сына Рёрика. Она давно и сильно скучала по своему ребенку. С того дня, как он покинул город. Но грядущая встреча может оказаться омрачена. Ведь ей предстоит сообщить ему неприятную новость…

Раздался стук в дверь. Умила отвлеклась от дум. В ее руках все еще блестела серебряная лунница – заколка Вольны, изогнутая полумесяцем. Оглядев украшение в последний раз, княгиня-мать небрежно бросила его в ларец, отодвинув последний в сторону.

– Войди! – скомандовала княгиня. И тотчас в горницу вошла молоденькая девушка. Казалось, пришелица чем-то взволнована: она нетерпеливо теребила в руках кончик ленты на косице. – А, Любава, это ты…– кивнула Умила гостье, жестом приглашая ту присесть.

– Я была на ярмарке, – начала Любава неуверенно. – Столько времени прошло. А люди только и говорят, что о ней…

– Надеюсь, они не сомневаются в том, что она была колдуньей, – Умила поморщилась, подернув плечами. До сих пор перед глазами стоит завораживающее виденье. На дворе еще по-зимнему холодный березозол месяц. Вольна захлебывается в ледяной воде, хватаясь за кромку обламывающегося льда. А вокруг нее в возбуждении гудит толпа. Храбрые непоседливые горожане…Они все думали, что эта женщина – злая чародейка. Потому и гнали красавицу босой до самой реки, закидывая камнями и проклятиями. Вот именно, Нег должен знать – это народ так решил. И она, Умила, не имеет к произошедшему отношения. Ведь выяснить, откуда появились слухи о колдовстве и кто натравил местный люд на строптивую избранницу Рёрика, сейчас уже невозможно…

– Они радуются, что она утонула. В том году был плохой урожай: люди думают, это из-за того, что сын Годслава привел в свой дом ведьму…– пояснила Любава, не сводя глаз с невозмутимого лица Умилы.

– Все складывается так, как мы и рассчитывали, – губы княгини-матери тронула довольная усмешка. – Что с тобой? Ты дурно выглядишь сегодня, – Умила обозрела бледнеющую Любаву. Девица еле стояла на ногах. Казалось, она даже говорит с трудом. – Да присядь же…

– А если она не была колдуньей? – выдавила из себя Любава.

– Не была? Она околдовала моего сына. И этого достаточно! – вмиг вскипела Умила. – Или, может, тебе больше хочется взирать на чужие победы, нежели быть законной женой Рёрика, матерью его детей?! Я думала – ты любишь моего сына. У него непростой нрав, но однажды из него получится добрый супруг и славный правитель. Прекрати блажить. Ты мне как дочь. И поэтому я выбрала тебя!