– В таком случае ты будешь казнен через повешение, как лжец и вор, – заключил судья, и снова ударил по колоколу. – Можешь высказать свое последнее желание.

Черт знает, кто выдумал этот дурацкий ритуал, но последнее желание разрешалось высказать даже самым отпетым разбойникам и убийцам. Не позволялось это только обвиненным в колдовстве, тех выводили на казнь с заклеенными пчелиным воском ртами. Впрочем, их чаще всего казнили иначе – сжигали на кострах. Если были сомнения, то подвергали испытанию водой, бросая в Десну, предварительно привязав к ногам мешок с камнями.

Многие осужденные начинали умолять о пощаде, валялись на колени, что практически мгновенно пресекалось палачом. Но я не собирался доставлять своим мучителям такого удовольствия.

– Принесите кружку пива, – слегка охрипшим голосом попросил я. – Грустно помереть трезвым.

Судья посмотрел мне в глаза и понимающе усмехнулся. Пока отправят слугу до харчевни за углом, пока объяснят трактирщику про последнюю волю осужденного, пока принесут кувшин, пройдет не меньше пяти минут. Видимо, слуга закона решил, что я пытаюсь таким образом продлить свою жизнь.

– Мы услышали твою волю, – он кивнул кому-то из прислужников.

Толпа зароптала. Они уже ждали, что вот-вот произойдет сокровенное, вот-вот осужденный лишится жизни. И то, что казнь отодвигалась, им совсем не понравилось.

Впрочем, делать им все равно было нечего, оставалось только ждать.

Я улыбнулся. Хоть в чем-то я сумел им насолить. Не так уж и плохо, верно?

Скоро слуга вернулся с большой глиняной кружкой и передал ее палачу. Естественно, что сам я ее взять не мог. Заплечных дел мастеру пришлось поднести емкость к моим губам, только я не понимал, зачем он при этом разжал мне челюсти второй рукой, будто меня надо было поить насильно, а не я сам попросил пива.

Хмельной напиток оказался горьким и теплым, выдохшимся, почти без пены. Похоже, что скряга-трактирщик налил его с самого дна почти пустого бочонка. Ну да, смертнику ведь и такое сгодится.

Тем не менее, я выхлебал поднесенную кружку до дна, хоть не меньше половины и пролилось по моему лицу и шее, испачкав робу. Палач передал емкость слуге, понимающе кивнул мне, схватился за кожаный шнурок на шее и резким движением сорвал деревянный нательный крест. Аккуратно, будто извиняясь, сложил и сунул в единственный нагрудный карман на моем одеянии.

Какая разница, все равно хоронить меня собирались на холме за городом, рядом с другими осужденными преступникам. Да и христианство тут было не в чести. Хоть моих братьев по вере и не преследовали в открытую, но сильно недолюбливали.

Он обошел меня, и уже через мгновение на мои плечи легка крепкая конопляная веревка. Здравствуй, подруга. Скольких ты уже лишила жизни? Вот пришел и мой черед.

Если веревка рвалась, то осужденного отпускали. Тоже проверка своего рода. Только вот случалось это один раз на тысячу, и дело было вовсе не во вмешательстве местного божка, а в обычной нерадивости палача, забывшего сменить перетершееся орудие казни.

Петля затянулась, плотно обхватив мою шею.

– Отче наш, сущий на небесах, – заговорил я.

Сапоги палача глухо бухали по доскам помоста. Здесь рычагам и люкам предпочитали хитрую систему из блоков. Палач крутил колесо, медленно подтягивая веревку вверх. Наверное, это больно.

– Да святится имя Твое, – продолжал я. – Да приидет царствие Твое.

Меня потянуло вверх. Медленно, почти нежно. Касания веревки напоминали об объятиях матери.

– Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

Конструкция скрипела под моим весом, но я все еще мог стоять, правда, лишь опершись носками.