– Я не подчиняюсь приказам твоего коназа-шамана, Тумфи! – вскинул голову нойон. – Я не подчиняюсь прочим урусским коназам. Я посол Великого хана и выполняю только его волю. Я должен вернуться в ставку Огадая. И я отвезу ему это.

Изогнутый клинок указал на прозрачный кристалл с костлявой рукой.

– Пусть твой коназ отдаст Черную Кость, и Великий хан щедро его возблагодарит.

– Дурень! – качнул головой Тимофей. – Князь сейчас в своей вотчине и в своем праве. Если он сам не сочтет нужным, то ничего никому отдавать не станет. И тебя отсюда никто против его воли не выпустит. Живым – так точно.

– Тогда я убью твоего коназа, Тумфи!

Угрим лишь усмехнулся, когда кривая полоска заточенной сабли дернулась в его сторону.

– Не глупи, Бельгутай, – нахмурился Тимофей.

Бесерменская сума с яйцом-самоцветом вновь полетела наземь. Обнажив меч, Тимофей встал между послом и князем.

– Живота лишиться хочешь? Или в камень обратиться, как этот вот…

Тимофей скользнул взглядом по полонянину, закованному в каменный панцирь. Бельгутай ничем не выказал страха. Нойон был не робкого десятка и, похоже, всерьез собрался биться с колдуном.

– Если мне суждено погибнуть сразу – хан отомстит! – прохрипел степняк по-татарски. – Если меня сгноят здесь – хан отомстит!

Что верно, то верно. Степняки люто мстят за своих. Тимофей покосился на князя, однако Бельгутай не дал ему сказать. Бельгутая несло, в раскосых глазах полыхала ярость.

– Никто не смеет поднимать руку на обладателя ханской пайзцы, – посол благоговейно тронул продолговатую золотую пластину на шее, – ибо дерзновенная рука будет отсечена по самую голову! Если твой горбатый коназ, Тумфи, самонадеян и глуп настолько, что не понимает таких простых вещей, пусть готовится к худшему. Скажи ему: тумены Огадая вытопчут ищерскую землю, сотрут с лица земли его жалкий городишко, сроют до основания стены, обвалят эти подземелья, а его самого сварят заживо в кипящем масле. С тобой вместе сварят, Тумфи, если ты не сможешь образумить своего коназа.

Татарин умолк, переводя дух.

– Что, Тимофей, шибко бранится, да? – скривил губы Угрим.

– Местью пугает, – хмуро, без тени улыбки, ответил Тимофей. Нечему тут было улыбаться. – Говорит, что хан…

– Чепуха! Ничего нам Огадай не сделает, – отмахнулся Угрим.

По мнению Тимофея – слишком уж легкомысленно.

– Княже, вообще-то вредить ханскому послу с охранной пайзцой, это как с огнем играть. Беда будет.

Угрим оскалил крупные зубы:

– Не будет. Татарин надеется на связь со своим шаманом, только пустая это надежда. Когда порвался темный путь, по которому вы сбежали от латинян, вместе с ним порвались колдовские связи и раскололись наложенные на вас магические щиты. Ханский посол больше не несет на себе чужого волховства. Как и ваш пленник. Как и ты сам. На тебе теперь тоже нет моей защиты. Объясни это послу. Скажи, что помощи ему ждать неоткуда.

Бельгутай выслушал Тимофея с недоверием и сабли не убрал.

– Даже если твой коназ говорит правду, Тумфи, это ничего не меняет. Гнев Великого хана будет страшен, вне зависимости от того, когда откроется истина и наступит время кары – через неделю, месяц или год.

– О какой каре ты говоришь? – вздохнул Тимофей. – Пойми: Огадай никогда не узнает, где и почему ты сложил свою дурную голову. Хан будет мстить латинянам, а не нам. Ты погибнешь напрасно. Твоя смерть никому не принесет пользы. Так что лучше спрячь сабельку.

Напряженная пауза тянулась секунду, вторую, третью…

На миг Тимофею показалось, будто степняк готов согласиться, смириться и отступить. Но так только показалось. И только на миг. Ханский посланец лишь пустил пыль в глаза обманной покорностью. Склонившаяся было сабля вдруг ударила снизу. Со звоном оттолкнула прямой клинок, преграждавший путь к князю.