– Вот, гляньте, товарищ иностранец! Здесь раньше была гостиница страхового общества «Россия», а теперь помещается ОГПУ.

Алое солнце отразилось в круглом циферблате, и Клим невольно поежился: огненное око внимательно следило за ним, всеведущее и бесстрастное.

Доро́гой Китти уснула.

Извозчик остановился перед одноэтажным домиком с высокими окнами; на его стенах были нарисованы синее море, кусты роз и танцующие девы с бубнами, а с крыши частоколом свисали московские сосульки.

Взяв Китти на руки, Клим поднялся на крыльцо и постучал в дверь с надписью готическим шрифтом: «Aufgang nur für Herrschaften» – «Вход только для благородных людей».

– О, кого я вижу! – воскликнул Зайберт, распахивая дверь, и тут же перешел на шепот: – Пойдемте ко мне в спальню, положите свою дочку там.

Клим огляделся. Прихожая от пола до потолка была увешана картинами в золоченых рамах – кажется, Зайберт их коллекционировал. Гора шуб и пальто громоздилась на рогатой вешалке, на полу выстроилась флотилия галош. Из гостиной доносились взрывы хохота и музыка – там кто-то играл на рояле.

Климу было неловко: явился на чужую вечеринку, принес ребёнка, доставил незнакомым людям дополнительные хлопоты… Ну, а куда деваться?

Хозяин повел его вглубь полутёмной квартиры с высокими сводчатыми потолками и узкими извилистыми коридорами. Благородные люди, попавшие в спальню Зайберта, оказывались в тесной комнате, оклеенной тёмно-синими обоями. Посредине громоздилась кровать с резной спинкой и оранжевыми подушками; на потолке поблескивало зеркало, а на комоде стояла фарфоровая фигурка чёрта с огромным фаллосом.

Зайберт смущенно хихикнул и развернул его к стене.

– Это так… Баловство…

Положив Китти на кровать, Клим стянул с неё валенки, шапку и пальто.

В кухне за стеной что-то загремело – будто уронили железный поднос.

– Счастливое дитя, спит даже при таком шуме! – умилился Зайберт. – А я просыпаюсь от того, что дворник шаркает метлой по тротуару. Пойдемте к гостям, Магда скоро придёт.

Магда опоздала на полчаса: окна в трамвае были покрыты толстым слоем инея, и она проехала свою остановку.

– Оуэн уже здесь, – сказал Зайберт, когда продрогшая до костей Магда ввалилась в его прихожую. – Вы всё подготовили?

Она шмыгнула раскисшим на морозе носом.

– Кажется, да.

Посмотревшись в зеркало, Магда оправила на себе платье – синее с розовым воротником и квадратными пуговками на рукавах. Пожалуй, стоило повесить на шею чехол с камерой – так будет сразу понятно, что она профессиональный фотограф и журналист.

– Пойдемте, я вас представлю, – позвал Зайберт, и Магда направилась вслед за ним в гостиную.

Там уже было полно народу, и все говорили разом, мешая немецкую, английскую и русскую речь. Подвыпившие французы в четыре руки колотили по клавишам рояля и пели «Валентину»; несколько пар танцевали. Табачный дым слоился в свете оранжевых ламп.

– У меня тут свой собственный Интернационал! – с гордостью сказал Зайберт. – Подумать только, совсем недавно мы воевали друг с другом, а теперь сидим посреди заснеженной Москвы, пьем грузинское вино и не держим ни на кого зла.

– Где Оуэн? – спросила Магда ослабевшим от волнения голосом.

Зайберт показал на дородного господина, стоящего в окружении гостей.

Магда подошла ближе.

– Когда я пересек границу, таможенники заставили меня декларировать шубу и галоши, – рассказывал Оуэн. – Кто-нибудь может объяснить, зачем Советы это делают?

– Так они борются с безработицей, – отозвался темноволосый господин в элегантном костюме-тройке. – Если в стране не хватает рабочих мест, их можно создать на пустом месте. Вы только представьте, сколько людей можно привлечь к учету входящих и исходящих галош!