– Лев!

Конфас не поверил собственным ушам. И тут закаленные ветераны из Селиалской и Насуэретской колонн в один голос приветствовали его. Крики продолжались, полные отчаяния и ярости. Затем кто-то бросил камень и попал Пройасу по шлему. Принц попятился, яростно ругаясь.

Конфас поднял руку в имперском приветствии, и солдаты с ревом ответили ему тем же жестом. Слезы наполнили его глаза. Боль унижения начала угасать, особенно когда он услышал, как Пройас зачитывает условия, смягченные Воином-Пророком.

Он едва мог скрыть злорадство. Похоже, Багряные Шпили сумели передать послание через Каритусаль в свою миссию в Момемне, а затем уже в Ксерию. Значит, вынужденный поход назад через Кхемему – что, если не считать опасностей, сильно задержало бы Конфаса – больше не нужен. Вместо этого Конфас с остатками колонн будет интернирован в Джокту, куда его дядя должен прислать транспорт.

Плевать, кто бросал жребий. Главное, что выигрыш выпал ему.

Последующий марш до Джокты вдоль реки Орас прошел без приключений. Бо́льшую часть дороги Конфас провел в седле, глубоко задумавшись, перебирая объяснение за объяснением. На некотором расстоянии за ним следовали члены его штаба. Они внимательно поглядывали на командира, но не осмеливались заговорить, пока он не обращался к ним сам. Иногда он задавал вопросы.

– Скажите мне, кто из людей не стремится возвыситься?

Все соглашались с ним, что неудивительно. Любой человек, отвечали ему, стремится соперничать с богами, но лишь самые отважные, самые честные осмеливаются сказать вслух о своих амбициях. Конечно, эти болваны говорили то, что он, по их мнению, хотел услышать. Обычно это приводило Конфаса в бешенство – ни один командир не выносит лизоблюдов, – но сейчас нерешительность сделала его удивительно терпимым. Ведь если верить так называемому Воину-Пророку, его душа была изуродована и порочна еще во чреве матери. Прославленный Икурей Конфас – не настоящий человек.

Странно, но он отлично понимал, что имел в виду Келлхус. Всю жизнь Конфас знал, что он – другой. Он никогда не заикался от нерешительности. Никогда не краснел в присутствии старших. Никогда не рассказывал о своих тревогах. Все люди вокруг него попадались на крючки, которые он знал только по названиям – любовь, вина, долг… Он понимал, как использовать эти слова, но они ничего для него не значили.

И что самое странное, ему было все равно.

Слушая, как офицеры потакают его тщеславию, Конфас пришел к великому выводу: его вера не имеет значения, если он получает то, что хочет. Зачем принимать логику за правило? Зачем основываться на фактах? Лишь одна зависимость имеет значение – та, что соединяет веру и желание. И Конфас понял: он обладает не только замечательной способностью действовать, не заботясь о том, милосердны или кровавы его деяния, но и способностью верить во что угодно. Даже если Воин-Пророк перевернет землю вверх тормашками, Конфас сумеет найти точку опоры и поставить все на свои места.

Возможно, россказни Ахкеймиона о Консульте и Втором Апокалипсисе правдивы и князь Атритау действительно в каком-то смысле является спасителем. Может быть, его, Конфаса, душа и на самом деле изуродована. Все это неважно. Его оправдание – его собственная жизнь. Ни в одном столетии не рождалось души, подобной его душе, а Блудница-Судьба хочет только его, его одного.

– Этот негодяй не смеет напасть на вас открыто, он боится кровопролития и потерь, – говорил Сомпас. Конфас прикрыл глаза рукой от солнца и прямо посмотрел на своего экзальт-генерала. – Поэтому он порочит ваше имя. Пытается забросать грязью ваш костер, чтобы он один мог сиять в совете Великих.