Даже знамена – белые полосы шелка, развешанные по колоннаде, – вызывали ощущение непрерывности, неизменности жизни. Как будто Воин-Пророк был всегда. Ахкеймион смотрел на стилизованное изображение Келлхуса, вытканное черным на белой ткани: его распростертые руки и ноги делили круг на четыре равных сектора. Кругораспятие.

Холодный ветерок просочился со двора, и ткань всколыхнулась волной, словно под ней проползла змея. Наверное, понял Ахкеймион, рисунок начали вышивать еще до битвы.

Кто бы это ни сделал, он забыл о Серве. Ахкеймион отогнал воспоминание о ней, привязанной к Келлхусу на кресте. Под Умиаки было темно, но ему почудилось лицо Серве, запрокинутое в суровом экстазе.

«Он такой, как ты рассказывал, – признался той ночью Келлхус. – Цурумах. Мог-Фарау…»

– Господин Ахкеймион!

Ахкеймион резко обернулся и увидел выступившего на солнечный свет офицера в золотых и зеленых одеждах. Как все Люди Бивня, он был худым, хотя и не настолько истощенным, как те, кого нашли во дворце Фама. Офицер упал на колени у ног Ахкеймиона и заговорил, глядя в пол, с сильным галеотским акцентом:

– Я Дун Хеорса, капитан щитоносцев Сотни Столпов. – Когда он поднял взгляд, в его синих глазах было мало благоговения и много скрытого знания. – Он велел мне привести вас.

Ахкеймион сглотнул и кивнул.

«Он…»

Чародей последовал за офицером во мрак пропитанных благовониями коридоров.

«Он. Воин-Пророк».

Мурашки побежали по коже. Во всем мире, среди бесчисленных людей, рассыпанных по бесчисленным странам, он, Анасуримбор Келлхус, говорил с Богом – с Богом! Как может быть иначе, если он знает то, чего не может знать больше никто? Если он говорит то, чего не может говорить больше никто?

И кто упрекнет Ахкеймиона за его недоверчивость? Словно флейту держали на ветру, а она вдруг заиграла песню – это невероятно…

Это чудо. Пророк среди них.

Капитан по дороге не сказал ни слова. Он шел впереди, придерживаясь той же неестественной дисциплины, что и все остальные в этом дворце. По полу были разбросаны узорчатые ковры, заглушавшие шаги.

Несмотря на волнение, Ахкеймион был рад, что не нужно поддерживать разговор. Никогда с ним не случалось такого смятения противоречивых чувств. Ненависть к невероятному сопернику, к самозванцу, лишившему его мужества – и жены. Любовь к старому другу, к ученику, который сам учил Ахкеймиона, к голосу, наполнявшему душу бесчисленными прозрениями. Страх перед будущим, перед хищным безумием, готовым поглотить все и всех. Ликование из-за мгновенного уничтожения врага.

Горечь. Надежда.

И благоговение… Благоговение прежде всего.

Глаза людей – лишь пустые дырки. Никто не знал этого лучше, чем адепты Завета. Все книги, даже священные писания – тоже дырки. Но поскольку люди не могут видеть незримого, они считают, что видят все, они путают небеса и мелкие неприятности.

Но Келлхус был иным. Он был дверью. Могучими вратами.

«Он пришел спасти нас. Я должен помнить об этом. Я должен цепляться за это!»

Капитан щитоносцев провел Ахкеймиона мимо ряда гвардейцев с каменными лицами, чьи зеленые мундиры украшал вышитый золотом знак Сотни Столпов – ряд вертикальных полос поверх длинной косой полосы Бивня. Они вошли в резные двери красного дерева, и Ахкеймион очутился в портике просторного двора. В воздухе веял густой запах цветов.

За колоннадой неподвижно сиял пропитанный солнцем фруктовый сад. Деревья – Ахкеймион подумал, что это какой-то экзотический вид яблонь, – сплетали черные стволы под созвездиями распустившихся цветов, и каждый лепесток казался белым лоскутком, вымоченным в крови. Над садом огромными стражами возвышались дольмены – темные необработанные камни, древнее Киранеи или даже Шайгека. Останки давно обрушенного круга.