– Значит, вы отказываете нам в помощи? – воскликнул Кальмемунис. – Собираетесь морить голодом Людей Бивня ради того, чтобы заставить Священную войну служить вашим целям?

«Люди Бивня»! Этот термин не вызывал у Ксерия ничего, кроме отвращения, однако глупец произносил его, словно одно из сокровенных имен Божиих. Тупой фанатизм, снова тупой фанатизм! Скеаос его и об этом предупреждал.

– Палатин, я говорю лишь о том, чего требует истина и справедливость. Если истина и справедливость служат моим целям, то лишь оттого, что я служу целям истины и справедливости. – Нансурский император не сдержал злобной ухмылки. – А будут ваши люди голодать или нет – зависит от вашего решения, лорд Кальмемунис. Если вы…

И тут ему на щеку шлепнулось что-то теплое и липкое. Ошеломленный, император схватился за щеку, посмотрел на мерзость, приставшую к пальцам… Роковое предчувствие ошеломило его, стеснило дыхание. Что это? Предзнаменование?

Император вскинул голову, уставился на суетящихся под потолком воробьев.

– Гаэнкельти! – рявкнул он.

Капитан эотских гвардейцев подбежал к нему. От него пахло бальзамом и кожей.

– Перебить этих птиц! – прошипел Ксерий.

– Прямо сейчас, Бог Людей?

Император вместо ответа схватил алый плащ Гаэнкельти, который тот в соответствии с нансурскими обычаями носил переброшенным через левое плечо и пристегнутым к правому бедру. Ксерий вытер плащом птичий помет со щеки и пальцев.

Одна из птиц осквернила его… Что это может значить? Он рискует всем! Всем!

– Лучники! – скомандовал Гаэнкельти – на верхних галереях стояли эотские стрелки. – Перебить птиц!

Короткая пауза, потом звон невидимых тетив.

– Умрите! – взревел Ксерий. – Неблагодарные предатели!

Невзирая на гнев, он не мог сдержать улыбку, глядя, как Кальмемунис и его посольство теснятся, пытаясь увернуться от падающих стрел. Стрелы со звоном сыпались на пол по всему императорскому аудиенц-залу. Большинство лучников промахнулись, но некоторые стрелы падали медленно, кружась, точно кленовые семена, неся с собой маленькие растрепанные тельца. Вскоре пол оказался усеян убитыми воробьями. Некоторые были уже мертвы, другие трепыхались, точно рыбы, пронзенные острогой.

Наконец стрельба закончилась. Воцарившуюся тишину нарушало лишь хлопанье крылышек.

Один пронзенный стрелой воробей шлепнулся прямо на ступени трона посередине между императором и палатином Канампуреи. Повинуясь внезапной прихоти, Ксерий вскочил с трона и сбежал по ступеням. Он наклонился, подхватил стрелу и дергающееся на ней послание. Пристально взглянул на трепыхающуюся в предсмертных судорогах птицу. «Ты ли это, мелкий? Кто велел тебе это сделать? Кто?»

Ведь простая птица ни за что бы не посмела оскорбить императора!

Он поднял взгляд на Кальмемуниса – и его посетила еще одна прихоть, куда более мрачная. Держа перед собой стрелу с умирающим воробьем, он приблизился к ошеломленному палатину.

– Примите это в знак моего уважения, – спокойно сказал Ксерий.

Обе стороны обменялись оскорблениями и взаимными упреками, затем Кальмемунис, Ксинем и их эскорт стремительно удалились из зала, а Ксерий с бешено колотящимся сердцем остался.

Он почесал щеку, все еще зудящую от воспоминания о птичьем помете. Щурясь против солнца, посмотрел на трон, на силуэты своих придворных, блестящие в лучах заката. Смутно услышал, как его главный сенешаль, Нгарау, велит принести теплой воды. Императору следовало очиститься.

– Что это означает? – тупо спросил Ксерий.

– Ничего, о Бог Людей, – ответил Скеаос. – Мы так и рассчитывали, что они сперва отвергнут договор. Как и все плоды, наш план требует времени, чтобы созреть.