Улыбаясь, я повернулся к нему и отнял у него душу.

Мне не нужна была придворная дама Майгра Хеклек Сайпегра. Да и что бы я стал делать с этой заносчивой шлюхой? Мне нужна была Майгра, которая жила в его душе, потому что и сама его душа жила Майгрой. Говоря о различных душах или действующих началах в человеке (я, по примеру древних авторов, склонен разделять их на Холок, Шэ, Тэннак, Келат и иные, более высшие начала), никогда нельзя забывать об их внутреннем единстве, совмещении – но без окончательного слияния. Любовь может жить во всех душах человека, она и живет во всех, но во всех – по-разному. Любовь есть стремление, тяготение к чему-либо, и в этом смысле все живое в семисоставном естестве человека есть любовь. В этом смысле и ненависть, и желание вкуснее пожрать, и скупость, и прочее – все это любовь, лишь обращенная к разным предметам. В отношении к Майгре проходил один из «жизненных нервов» моего соседа, потому что в этом чувстве заключалось то немногое настоящее, нефальшивое, что он еще не успел утратить. Почти во всем остальном он был мертв, хотя и не подозревал этого – как, впрочем, не подозревает о своей смерти и множество других людей. Его жизнь состояла из привычек и бестолковых перемещений – ведь, в самом деле, никак нельзя назвать «действиями» или «поступками» жизнь моего соседа и до заключения в клетку, и после. Он жил по инерции, как и большинство людей, купался в теплом супчике телесных удовольствий, хотел устроиться поудобнее и жить поприятнее – и тем был доволен. К сорока годам все, что еще оставалось в нем настоящего, заключалось в отношении к Майгре, да и то, было размыто, распылено всем остальным бесцельным, пустым существованием. В остальном он был куклой, устроенной так, чтобы совершать определенные действия, произносить те или иные слова – и только.

Конечно, он не осознавал этого. Он полагал, что у него все в порядке, вот только в тюрьме он оказался совершенно напрасно, по собственной глупости и княжескому жестокосердному произволу. Ему не нравилась обстановка, но в себе самом его, в общем и целом, устраивало все, что есть. Да и как мертвеца может что-то в себе не устраивать?.. Полностью мертвым он еще не был, но уже почти.

И уж конечно, он не понимал, что я ему предлагаю. Я собирался забрать у него все, а он полагал, что ничего не теряет, произнося несколько ничего не значащих слов. Объяснять своей жертве правила Игры я не собирался. Впрочем, я и сам их тогда толком еще не понимал.

Я зацепил его через Келат, потому что именно там, в разумном, упорядочивающем начале человеческого естества, и возможно создать идеальное пространство для Игры, и провести на игровом поле одну из тех блестящих, молниеносных комбинаций, после которых поставленное на кон неизбежно переходит в мои руки. Зацепив, я могу взять все, но все мне не надо: к примеру, к чему мне Холок этого болвана? Его ущербный Келат с бесполезными воспоминаниями и жиденькими эмоциями также не особенно нужен. Тэннака у него и вовсе не обнаружилось, чего, в общем-то, и следовало ожидать: зачаток магической души давно иссох, так ни во что и не развившись, ибо ни разу за всю жизнь моего соседа не был им востребован. Человеческие души развиваются от действия; даже и самая плотная из них, Холок, растет и крепнет от того, что мы каждый день едим и двигаемся. Без еды и движения Холок не будет жить, и то же самое относится к другим, незримым частям человеческого естества. Келат моего соседа я назвал «ущербным» в самом точном смысле: он мало пользовался этой душой в течение сорока лет, да и кормил ее чем попало. Представьте, во что может превратиться ребенок, если запереть его в тесном ящике и изредка подкармливать через трубку какими-нибудь помоями. Если и выживет, вряд ли можно будет назвать его «нормальным». Таковым был Келат моего соседа, но вот зато Шэ, даже при некоторой ослабленности и недоразвитости, у него имелось, и даже вполне себе сочное, и я вытянул ее всю, до капли.