Эти доводы подкреплялись двумя ногатами – оба парня в жизни не держали в руках таких денег, которые были бы их собственными. И вот теперь они сидели на земле за кустами. Один конец веревки был привязан к дереву на высоте плеч Хакона, сидящего в седле, – Ольтур, примерно такого же роста, прикинул по себе. Далее веревка была опущена наземь и пересекала тропу, после чего ее вновь подняли и перекинули через толстую ветку дуба на такой же высоте. Второй конец, свободный, Ольтур держал в руках.

Оба парня напряженно вслушивались, стараясь среди звуков охоты разобрать приближение своей «дичи».

– Слышь! – вполголоса крикнул через тропу Кислый.

– Чего тебе?

– Сперва Володислав проскачет, так?

– Ну?

– А за ним рыжий?

– Гляденец сказал, так.

– А как он его уговорит за собой скакать?

– Я почем знаю? Может, состязание у них.

– Ну, если так только…

– Вон он! – отчаянно шепнул Ольтур. – Олень!

Олень пробежал мимо – не по тропе, проломился чрез подлесок и растаял в колыхании зелени. Но следом слышался конский топот и треск ветвей. Кто-то мчался вскачь, гонясь за оленем, но уже по тропе.

Кислый юркнул подальше в куст и затаился, боясь попасть под копыта. Ольтур осторожно выглянул: ну точно, Володислав. И конь его. Князь вихрем промчался мимо, а позади него уже слышался шум приближения еще одного всадника – совсем близко.

Тут уже глядеть было некогда: Ольтур метнулся назад, вцепился в веревку, поспешно выбрал свободную часть, натянул, обернул конец вокруг дерева и уперся в землю в ожидании рывка…

Он успел расслышать изумленный короткий крик Кислого и только ругнулся про себя: чего вылез, дурноголовый, хочет все выдать?

Но тут же налетел топот копыт… ожидаемый рывок… и крик, женский крик, столь здесь неуместный! Конское ржание, шум падающего в заросли тела… И тишина, в которой раздается лишь топот испуганной кобылы, налегке, без всадника, убегающей дальше по тропе…

В последние мгновения Соколина потеряла из виду белое пятно подхвостья, зато хорошо видела спину Володислава. Он вырвался на тропу, но бежит ли олень по-прежнему впереди, она не видела и тем сильнее жаждала обогнать препятствие. Почти стоя на стременах, она вытянула шею, пытаясь на скаку что-то увидеть через спину Володислава… И вдруг прямо из воздуха на ее лицо обрушился удар – в самое переносье.

Будь тут человек повыше ростом, как Хакон, ему веревка пришлась бы на горло.

Сила удара вышвырнула Соколину из седла, в котором она и так еле держалась. К счастью, ноги не зацепились за стремена, и через миг свободного полета она рухнула на кусты и скатилась наземь.

Она уже лежала на земле, но ей все казалось, что она продолжает лететь. В ушах стоял плотный гул, в глазах было темно, и открыть их никак не получалось, будто их кто зашил! А заодно и нос оторвал – он не дышал, и она поспешно открыла рот. Сил на крик еще не было, и Соколина жадно втянула воздух.

Рядом кто-то был: ее тормошили, пытались приподнять, кажется, кричали что-то, но она не разбирала…

А Ольтур не мог поверить своим глазам. Вместо рыжего Хакона на траве у сломанных кустов лежала Соколина. Лицо ее было покрыто ссадинами, из сплющенного носа хлестала кровь, заливая нижнюю часть лица и платье. Перелом!

Выросший в дружине, Ольтур хорошо знал, как это выглядит и что надо делать. Не задумываясь, он взялся за распухший девичий нос и дернул, ставя проломленную кость на место.

Соколина хрипло вскрикнула и вцепилась в его руки. И понятно – именно при вправлении сломанного носа перед глазами от боли расцветает зеленая вспышка. Но дело было сделано. Придерживая ее под спину, Ольтур рукавом рубахи попытался стереть кровь с ее лица. Откинул перекосившееся очелье, убрал и пригладил разлохмаченные волосы.