– Ты! – Соколина вдруг сама повернулась и крепко взяла его обеими руками за рубаху на груди, будто собиралась бить. Но Ольтур даже не дрогнул. – Ты меня учить будешь? – с сердитым напором продолжала Соколина. – Постарайся! Да уж я постараюсь! Тут не обо мне речь! Отец ведь не шутит! Если Хакон меня одолеет, отец сам с ним будет биться! Ну-ка, прикинь: Хакон моложе вдвое, кто одолеет? Вот так-то!

Она прочла по лицу парня наиболее вероятный исход, который и сама прекрасно знала. Хакон, сын Ульва, был высок ростом и находился в самом расцвете сил. Свенгельд мог противопоставить этому только опыт, но этого уже было мало. И волю богов, на которую Соколина не собиралась во всем полагаться.

– Не за себя, за жизнь отца моего я буду стараться! – шипела она в лицо Ольтуру, чтобы Свенгельд в избе как-нибудь не услышал. – И уж не тебе меня учить! Убирайся!

Она оттолкнула его и пошла через двор к погребу. Ольтур посмотрел ей вслед, и по лицу его расплывалась улыбка. Едва ли он мог надеяться, что она поцелует его на прощание, но услышанное и увиденное вдохновило его едва ли меньше поцелуя.

Вскоре они с Кислым, ведя в поводу престарелую лошадь, свернули под сень густого леса. На полянах уже припекало, но здесь висела утренняя прохлада. Кислый вздыхал время от времени, вовсе не радуясь ни предстоящему пути, ни службе под началом угрюмого и скупого Берлоги.

Ольтур молчал. Перед глазами у него стояла Соколина, он ощущал ее так ясно, как будто она шла с ним бок о бок и глядела ему в глаза. И он всем сердцем жаждал сохранить это драгоценное ощущение как можно дольше, даже разговаривать не хотел, чтобы его не расплескать.

Сквозь птичий щебет раздался негромкий, осторожный свист. Оба парня замерли, потом быстро огляделись: один налево от тропы, другой направо.

Слева из-за кустов показался человек. Был он не вооружен, и оба узнали Гляденца – человека боярина Житины.

– День добрый! Что-то долго вы добирались, с белой зари вас ожидаю!

– Чего это тебе нас ожидать? – с подозрением спросил Ольтур. – Берлоге поклон, что ли, передать?

В нынешние дни у Свенгельдовых людей с Маломировыми не имелось нерешенных раздоров, тем не менее оба слегка напряглись.

– Просит вас боярин мой на беседу.

– В Коростень не пойдем! – Ольтур решительно помотал головой. – И так поздно уже.

– В городец и не надобно. Он тут ожидает, поблизости, – Гляденец кивнул в сторону Людининых выселок из двух дворов, спрятанных в лесу.

– Чего ему надобно-то?

– А вот узнаешь. Да не бойся ты! – Гляденец снисходительно усмехнулся. – Делать князьям да боярам нечего, кроме как на вас умышлять!

Но Ольтур не спешил сходить с тропы, ибо никак не мог вообразить такого дела, которое к нему может иметь ближний человек Маломира, да еще тайное.

– Слышно, будто у вас состязание затеялось, – снова усмехнулся Гляденец и заметил, как переменился в лице Ольтур. – Ясный сокол ловить будет белу лебедушку. Так вот дело наше такое, чтобы не поймал! Идете?

– Идем! – разом решившись, Ольтур шагнул к нему.

Той ночью я почти не спала, но старалась не ворочаться, чтобы Володислав не заметил. Встала я, как обычно, раньше него; хотелось прямо сейчас, едва умывшись и прибравшись, бежать на Свенгельдов двор, но чем бы я объяснила свою поспешность? Княгиня, чай, не вольно мне взбесяся бегать… Да и Володислав, уж конечно, присматривает за мной. Сам ведь хотел, чтобы я поближе сошлась с Хаконом, и после каждой нашей встречи дотошно расспрашивал меня о наших беседах. Рассказывала я ему не все. Ведь ясно: чем больше он знает о моем дяде, тем легче найдет оружие против него. А сколько бы за последние шесть лет мне ни вбивали в голову, что полянские русы – наши враги и враги моих детей, я не могла забыть о том, что из них происходит моя мать и вся ее родня и дружина, среди которой я родилась и выросла. Древляне были убеждены, что у руси нет иной цели, кроме как унижать их и портить им жизнь, но я-то знала, что это не так. Однако им, сидящим между Ужом и Тетеревом, сложно было вообразить цели руси, раскинувшей крылья от Ютландии до Серкланда.