Морован в Плеснеске было немало: с тех пор как на земли их хлынули угорские орды, тысячи их бежали на восток. Многие осели на Волыни, немало продвинулось дальше – на Киевщину и даже, как говорили, к кривичам и вятичам на Оку. За столом в избе Ржиги сидело еще двое: старый знакомец Радай и морованин Базил. Третий, протягивая руку, произнес на северном языке «Хейльду!», и Лют ответил тем же: это был кто-то из здешних русов. Звали его, как выяснилось, Торар. Волынские русы утверждали, что пришли сюда раньше, чем Олег явился в Киев, и что их торговым договорам с саксами и баварами уже лет по сто. Лют был склонен им верить: своеобразный их язык отличался от чистого северного языка приезжих из Свеаланда даже сильнее, чем язык русов, живущих на Днепре и Волхове третье-четвертое поколение.

В свои двадцать шесть Лют был за этим столом моложе всех, кроме двоих собственных спутников. Ржигины сыновья-отроки почтительно стояли у дверей, отец при гостях их за стол не сажал. И тем не менее Люта первого попросили рассказать о новостях и слушали очень внимательно: о неудачном летнем походе Святослава в Корсуньскую страну, о волнениях в Киеве при вести, что князь может быть убит, о попытке Эльги сделать новым наследником стола Улеба, сводного Святославова брата, и о расстроенной свадьбе Улеба с Горяной, правнучкой Олега Вещего.

– Я даже не слышал ранее, что у Святослава есть такой брат! – воскликнул Базил. – Он давно взрослый муж, и Ингорь погиб лет десять назад, и всегда говорили, что Святослав – его единственный сын.

– Я слыхал об Улебе и даже не раз видел его в Киеве, близ Святослава, – кивнул Радай, выразительно подняв брови, – но его называли сыном боярина Мистины… то есть твоим братаничем! Разве я не прав?

– Ты прав. – Лют опустил взор. Не в пример старшему брату, ему приходилось хоть миг помедлить, прежде чем солгать. Но когда он поднял глаза – при свечах они казались карими, – взгляд его был тверд и непроницаем. – Его называли сыном моего брата. Но на деле Ингвар лишь отдал другого своего сына на воспитание побратиму, чтобы никакой враг не смог погубить всех его наследников.

– Ингорь пытался обмануть злую судьбу, – хмыкнул Ржига. – А вышло, что сильнее всех обманулся его признанный сын Святослав.

– И ему, стало быть, досталась в жены дочь нашего прежнего князя? – спросил Базил.

Он успел пожить на Мораве под властью Олега Предславича и имел в виду его.

– Теперь Горяна Олеговна – княгиня киевская, – подтвердил Лют. При разговоре о неприятных ему предметах вид у него невольно делался вызывающий, чего он сам не замечал. – Вы, мороване, можете считать ее своей, так что эта новость должна быть вам приятна.

– Если в Киеве княгиней стала христианка, это уж поистине порадует сердца всех верных Богу, – кивнул Базил.

Лют промолчал. В Киеве сейчас было даже две княгини-христианки: мать и жена Святослава. Но киянам это приносило пока больше смущения и тревоги, чем радости.

А еще ведь имелась первая Святославова княгиня – Прияна Свирьковна. Минувшей осенью, пока муж ее считался погибшим, она уехала в родную Смолянскую землю вместе с княжеским первенцем, Ярополком. Все надеялись, что из зимнего объезда своих земель Святослав привезет беглянку назад, однако знавшие ее в это слабо верили. Ведь Горяна Олеговна оставалась в Киеве, ждала дитя. У князя, разумеется, могут быть две жены сразу – но двух княгинь одновременно быть не может. А обе эти молодые женщины слишком знатного рода, чтобы хоть одна из них согласилась на положение хоти