Вообще это очень тактичная книга – компилируя цитаты, работая на истинно научном уровне, свое мнение авторы проводят штрихами, почти никогда не навязывая, ни разу не срываясь на патетику или пафос, к чему, надо сказать, есениноведение вообще склонно.

Интонация ровная, все симпатии и антипатии повествователей остаются за кадром, хотя ощущение, что Есенин – не самый любимый их поэт, все равно остается. Но это и к лучшему: так получается беспристрастней.

И именно такой подход дает возможность выправить многие огрехи пристрастного «есениноведения».

Авторы спокойно доказывают, что традиционная датировка есенинских текстов 1910–13 годами неверна. Ее предложил сам Есенин, готовя свое собрание сочинений в 1925 году, и, судя по всему, именно тогда осмысленно пошел на некоторое смещение дат: ему было важно представить свой приход в поэзию как явление гениального самородка, с первых шагов овладевшего языковым волшебством. Однако сохранившаяся тетрадь юношеских, вполне беспомощных стихов Есенина «Больные думы» показывает, что все было чуть сложнее: ученический период и у него имел место, поэт поначалу испытывал влияние в первую очередь Надсона, – а вот те классические стихи, что датированы 1910–13 годами, были написаны либо в 1914–16 годах, либо, в редких случаях, в самом 1925-м – то есть могла иметь место прямая авторская мистификация (например, со стихотворением «Подражание песне»).

Многие факты, прозвучавшие в книге «Есенин», были так или иначе известны и ранее, однако у Лекманова со Свердловым едва ли не впервые все акценты расставлены очень последовательно и верно.

То есть их будут оспаривать – и уже оспаривают (см., например, дельную статью Сергея Куняева о первом издании книги).

Однако, при всем моем уважении к Куняевым, я очень согласен с авторами, что, скажем, имажинистский период Есенина – как минимум не случайный и давший Есенину очень и очень многое. Шершеневич и Мариенгоф повлияли на поэта никак не меньше, чем, например, Клюев, – и влияние это было, безусловно, благотворным. В первую очередь через Шершеневича Есенин стремительно ознакомился с модернистскими европейскими течениями, что дало поэзии Есенина совершенно новое звучание.

Что до Мариенгофа, то период дружбы поэтов вообще был самым спокойным в жизни Есенина. «В союзе с Мариенгофом, – пишут авторы биографии, – Есенин чувствовал себя способным преодолеть любое препятствие, побить все поэтические рекорды, покорить публику и “съесть” конкурентов – дружба окрыляла его».

Походя биографы подмечают, что давнее и скептическое отношение многих «есениноведов» к мемуарам Мариенгофа – в первую очередь к его «Роману без вранья» – трудно объяснимо. Дело в том, что в книге Мариенгофа нельзя обнаружить ни одной серьезной фактической ошибки. Это действительно роман без вранья. К тому же надо еще раз напомнить, что ни с одним поэтическим собратом и ни с одной женщиной Есенин не пробыл так долго. Вся есенинская поэтическая биография – это, по сути, одно десятилетие, с 1915 по 1925-й. Больше трети этого срока – с 1919 по 1922-й – он был неразлучен с Мариенгофом, что никто особенно и не отрицает (сам Мариенгоф не без некоторой иронии заявляет, что «года четыре кряду их никто не видел порознь»).

Долгое время пытаясь объяснить себе прямо-таки физическую неприязнь наших почвенников именно к Мариенгофу – между прочим, очень интересному поэту, а прозаику так вовсе восхитительному, – я не нашел никакого другого объяснения, кроме несколько перезрелой ксенофобии: очевидная нерусь посягнула на сердечную дружбу «милого Сергуна» – разве ж допустимо такое. (То, что Мариенгоф – вообще-то потомок немецких дворян, проживавших в Прибалтике, успевший, кстати говоря, в качестве офицера русской армии поучаствовать в Первой мировой, в расчет не очень берется; ну да ладно.)