– То есть консервативность для вас – своего рода щит от внешнего мира?
– Да. Мой дом – моя крепость. У меня есть надежда, что он меня защитит. Всё, что в нем есть, мамина фотография, например, которая вот тут висит. Всё это мои…
– …обереги?
– Называй как угодно. Вот эта лампа, которую маме подарил Михаил Булгаков и не советовал убирать со стола… За этим инструментом Рихтер играл. Вообще всё здесь – рукотворные вещи. Часы, например. На их создание ушло 25 лет. Не так, что сколотил за 2–3 минуты и пошел. Раньше над вещами работали, картины писали подолгу…
– В вашей роскошной квартире несколько лет назад был пожар. Как вы это пережили?
– В тот момент я была счастлива. Я репетировала спектакль с Петром Наумовичем Фоменко.
– Потрясающе! Я спрашиваю вас о том, что вы чувствовали, когда горел ваш дом, а вы отвечаете: «Это было счастье, я репетировала с Фоменко».
– Мы работали на набережной Шевченко, в маленькой «Мастерской», которая не была приспособлена ни для чего. И только гений Петра Наумовича мог создать там театр, и именно там были сочинены лучшие спектакли. А квартира… Ну что квартира? Пришли рабочие, сделали ремонт, а что пропало, то пропало. Хотя сгорела добрая половина квартиры. Но, как ни странно, из маминых вещей огонь не тронул ничего.
– Мистика.
– Да, пламя пошло в другую сторону. Сгорела картина Фалька, которую я очень любила. Она мне досталась от сына Михаила Светлова Сандрика. Когда у него сгорела дача, он пришел ко мне и сказал: «Слушай, такое несчастье…» А я была замужем за иностранцем, и у меня была возможность ему помочь.
– Все-таки удивительно, как спокойно вы говорите о такой драматической истории, как пожар в собственной квартире.
– Мне Фоменко тогда сказал: «Тебе негде жить, живи у меня». У него был маленький кабинет в театре… Мне кажется, что люди, занимающиеся творчеством, видят в нем смысл жизни. И больше ни в чем. Я наркоман, мой наркотик называется «Пэ Эн Эф» – Петр Наумович Фоменко. Мы репетировали спектакль по Маркесу два с половиной года. Какой режиссер будет репетировать с актрисой столько времени?
(После спектакля по Маркесу «Как жаль…» Максакова приняла участие еще в одной постановке театра «Мастерская Петра Фоменко» – «Театральный роман». Это произошло незадолго до смерти Петра Наумовича.)
– Я представляю ваше утро: чашечка кофе…
– Подожди, сначала приходит Верник. И это самое ужасное!
– А что в этом ужасного?!
– Надо ведь подготовиться. Я Верников очень люблю. И папу вашего, Эмиля Верника, тоже. Если бы не он, не знаю, кем бы вы с братом стали. Мы все питаемся нашими корнями: как нас воспитали, так и действуем. Сегодня из-за тебя пришлось встать на час раньше, пропустить занятия в спортзале…
– Да-да, наблюдать ваши пробежки в Юрмале вдоль берега моря для меня уже как медитация.
– Мне надо до поликлиники добежать – это мой маршрут. До цели и обратно.
– Вы при любой погоде бегаете?
– Если дождь, приходится идти в бассейн.
– А вот в детстве у вас был совсем другой «спорт» – вы жили в обнимку с виолончелью…
– Да, у нас, «музыкантов», спорт – это смычок и фортепиано. Работают в основном руки и мозг. А потом я поступила в Щукинское училище, и там была очень серьезная нагрузка. Нам преподавал Виктор Цаплин, знаменитый педагог-хореограф. При нем нельзя было филонить, сделать плохо батман или потянуть ногу вполсилы. Актер должен уметь все. Надо уметь и на коне скакать, и машину водить. Раньше учились-то на грузовиках.
– Стоп! Вы что, водили грузовик?
– А как же! И матчасть изучала: как мотор устроен, как колесо поменять.