– Это не так заметно, я ведь все время на каблуках. Без них я падаю назад.

– И дома на каблуках?

– Даже домашняя обувь с каблучком. Да я уже привыкла, но надо чаще лежать, чтобы нога не болела. После операции я поняла выражение «Ноги подкашиваются».

– Людмила Марковна, скажите, откуда все-таки такой запас прочности – и душевной, и физической?

– А как иначе? Я должна что-то делать все время. И папа был такой же. Все время шел вперед в своих фантазиях, которые, представьте, почти всегда сбывались.

– Вы не раз говорили, что отец был для вас идеалом, и в мужчинах вы всегда искали нечто похожее.

– Это теперь я начинаю понимать – наверное, мне хотелось говорить о мужчинах: «О, похож. Почти как папа».

– А в Сергее, муже, есть черты вашего отца?

– Сережа, как и папа, никогда не мог, как бы это сказать… мириться со злом. Однажды папа попал в больницу с сердечным приступом. Полез в драку, заступившись за какого-то незнакомца. Спрашивается, зачем полез? Но ему нужно было защитить человека. И Сережа меня всегда защищает. От тех, кто может подойти внаглую, задать хамский вопрос, сфотографировать исподтишка.

– Людмила Марковна, с людьми творческих профессий у вас личные отношения не очень складывались. Сергей не из мира богемы. Как ему удалось укротить вас? Он не музыкант, не певец, не актер, не сценарист…

– Он хорошо разбирается в музыке. В свое время окончил музыкальную школу, а главное, чувствует, что мне нужно делать и чего избегать. И почти всегда прав. Да нет, даже без «почти».

– В общем, ему в вас все нравится.

– Мне так кажется.

– И все-таки хоть иногда он вас критикует?

– Если делаю не то, умеет найти нужные слова. У нас отношения вполне добрые.

– Встреча с Сергеем как-то скорректировала ваше восприятие жизни?

– Я стала потише… Научилась ставить себя на паузу.

– Значит, становитесь кроткой.

– Не то чтобы кроткой… Просто стараюсь не «вспрыгивать» по пустякам.

– Людмила Марковна, меня поразили слова, которые вы сказали в нашем с Игорем эфире на радио: только две актрисы были на экране настоящими женщинами – Мэрилин Монро и Валентина Серова. А как же, извините, вы сама?

– Хороший вопрос. На экране женщину нельзя сыграть. Мэрилин Монро и Серова – как стихия, они летят, это что-то природное. Нужна рядом большая сила, сильное плечо, чтобы они не вырвались, не улетели. Но я никогда не могла играть такие голубые роли. Мое полупролетарское происхождение и характер вылезали из всех швов моих платьев.

– Я видел вас на сцене, в Театре сатиры, в спектакле по Эдварду Радзинскому. Вы грандиозная театральная актриса, но при этом у меня ощущение, что вы сделали все, чтобы театра в вашей жизни не было. Три года в «Современнике», потом огромная пауза, лет в 25, а потом всего пять-шесть антреприз. Почему так?

– В театре роль можно ждать годами. Знаете, так недолго и состариться.

– Но может, вы просто не прижились в театре?

– Нет, не прижилась. У меня не было своего места, все места были разобраны. А быть между небом и землей… И я ушла из «Современника» по собственному желанию.

– Неужели Олег Ефремов легко вас отпустил?

– Не с первого раза. Что-то его сдерживало. Прошли годы. Как-то 9 мая деятелей искусств пригласили на встречу в Кремль. Образовалась случайная пауза, все встали, а Ефремов остался сидеть – он был не совсем здоров. Мягко подозвал меня к себе, и я с трепетом и даже с испугом, забыв о всех своих званиях и регалиях, робко подошла к нему. И он произнес фразу, которую я никогда не забуду: «Знаешь, ты одна из самых трагических моих ошибок в жизни». У меня все внутри оборвалось. Я мгновенно перенеслась в то время, ведь со мной в театре тогда вообще не считались. Не знаю, что думали обо мне. Как хорошо, что я вырвалась!