– Но игра в конце концов стоила свеч.

– Конечно.

Боль, знаете ли, отвлекает внимание. Едва мне представится возможность причинить ему нестерпимую боль, уколоть его совесть… мне есть на что надеяться.

– Ну нет, дружище, твоя теория никуда не годится. В ней есть изъян, и я его заметил. Он настолько очевиден, что бросается в глаза.

Мне не требовались заклинания, чтобы читать его мысли.

– Ты лжешь.

– Не оскорбляй меня! Я никогда не лгу, если речь идет о науке.

Он замолчал.

– Да, верно. Хорошо, тогда что это? Давай, рассказывай.

– С чего вдруг? Ты же убьешь меня.

– Необязательно. Ну, расскажи, бога ради! Что ты заметил?

В этот момент кончиками пальцев я наконец нащупал то, что искал: бутылочку aqua fortis, которую я прихватил из лаборатории несколько минут назад, когда нас обоих окутал лиловый туман. Я поддел ногтем пробку и бросил бутылку в нужном, как я надеялся, направлении.

Aqua fortis безжалостна. На сострадание она не способна. Она разъедает сталь. Люди, знающие в этом толк, говорят, что боли сильнее просто не существует. Я припас ее для Гнато, разумеется, в целях самозащиты, если бы он устроил на меня засаду и попытался заколдовать. В таком случае спасти меня может только боль. Я не смог бы достать подобное вещество в Академии, к запасам зелий и декоктов с ограниченным доступом так просто не подберешься, но я знал, что у моего друга Дженсерика найдется подходящая жидкость и добыть ее не составит труда.

Боль поразила его внезапно, и он утратил контроль над virtus. Я возродился к жизни. Я произнес lux in tenebris, чтобы разглядеть, что именно произошло. М-да, зрелище не из приятных. Кожа на его лице пошла пузырями, обнажив череп. Я воочию увидел, как растворилась кость. Поверьте, я пытался спасти его с помощью mundus vergens, но не смог надлежащим образом сосредоточиться, глаза не отрывались от ужасной сцены. Боль парализует, вгрызается в мозг, и ты теряешь способность думать. Я простил его, и он умер.

Откровенно говоря, в его теории с самого начала крылся изъян, ошибочная посылка. Он был неплохим человеком и в основном хорошим другом, но плохим ученым.

Вернувшись в Академию, я направился прямиком к отцу Сулпицию. Я рассказал ему обо всем произошедшем, включая признание Дженсерика.

Он взглянул на меня и кивнул.

– Гнато, – сказал он.

– Нет, – покачал я головой. – Ты.

Он нахмурился.

– Не глупи.

– Твоих рук дело.

– Чушь! Слушай, я легко докажу свою невиновность – у меня нет доступа к алхимическим складам, а у Гнато есть.

– Правильно, – кивнул я. – Поэтому ты и попросил его их достать. Он был рад помочь. Вы ведь друзья.

– Неправда.

– Дженсерику пришлось искать кандидата в студенты. Ты на такое не способен, а вот Гнато умеет их находить. Если бы ты умел, не обратился бы к Дженсерику.

Он глубоко вздохнул.

– Бред, чушь. Но допустим, ты прав, что бы ты сделал?

Я улыбнулся.

– Ничего. Нет, вру. Я снял бы свою кандидатуру. Так же, как и ты.

– И что, позволить Гнато…

О, сколько презрения было в его словах! Он бы ударил меня, если бы отважился. Он всегда смотрел на нас с Гнато свысока только потому, что мы оба уроженцы Месоги.

– Он достойный ученый. И потом, мне никогда не нравилась эта дурацкая должность.

Мальчишка из Риенса объявился в Академии, и его приняли. Он вписался в коллектив достаточно легко, намного лучше, чем я в его годы. Имейте в виду, у меня не было такого влиятельного покровителя из «стариков» на факультете, как у него. При должной поддержке он многого добьется. Я очень надеюсь, что так оно и будет, во славу нашего Отечества.