– Пат, дорогая, не суетись насчет яиц или чего другого, дай просто немного хлеба.

– Не хочешь тостов?

– Тостов? Да, нет, все равно. Ты сама что-нибудь ела?

– Не могу есть.

Джерарду стало стыдно, что он-то может.

– Расскажи, как все случилось.

– Прошлой ночью он чувствовал себя нормально.

– Он чувствовал себя нормально и днем, когда я уходил, казалось, ему лучше.

– Я дала ему лекарство, уложила поудобней и пошла спать. А в час ночи услышала, что он стонет и ворочается, так тихо, знаешь, как птица во сне… встала и пошла к нему; он не спал, но… был не в себе…

– Бредил?

– Да, такое уже бывало… но в этот раз очень… по-другому…

– По-другому… как… думаешь, он понимал!

– Он… был… испуган.

– О господи!..

Бедный, думал он, как это ужасно, как жалко его, бедный, несчастный.

– Пат, прости, что меня не было.

– Если бы ты не воспринимал эти танцы как что-то исключительно важное.

– Он мучился?

– Не думаю. Я дала ему то, что всегда. Но у него был такой напряженный взгляд, и он не мог лежать спокойно, словно тело было чужим и невыносимым.

– Напряженный взгляд. Он говорил что-нибудь внятное?

– Да, несколько раз: «Помоги мне».

– Бедный… Обо мне спрашивал?

– Нет. Говорил о дяде Бене.

Бенджамин Херншоу был «беспутным» младшим братом Мэтью Херншоу, отца Вайолет, деда Тамар.

– Он всегда любил Бена. Ты звонила Вайолет?

– Нет, конечно.

– Почему «конечно»?

– Ну не звонить же ей среди ночи? Она никогда не любила папу, ее это мало волнует, она знает, что в завещании о ней нет ни слова.

– Откуда она знает?

– Я сказала.

– Это было обязательно?

– Она сама спросила.

– Мы должны что-то дать ей.

– Ох, оставь, не начинай, у нас без того есть о чем беспокоиться.

– Папа не упомянул ее только потому, что считал, мы позаботимся о ней.

– Только попробуй протянуть ей руку помощи, и она откусит ее, она всех ненавидит!

– Я знаю, она принимала от папы деньги… надо сказать ей, что он говорил о Бене. Что он говорил о нем?

– Не разобрала, бормотал что-то… вспоминал Бена или его штучки…

– Ну вот, опять ты…

– Послушай, Джерри, нам надо решить…

– Погоди, Пат… Он понимал, что… умирает?

– Только в самый последний момент… неожиданно… и так ясно… словно объяснил это…

– И ты видела, как он ушел?

– Да. Он все корчился и ворочался и говорил о Бене. Потом вдруг сел прямо и посмотрел на меня… тем ужасным растерянным, испуганным взглядом… обвел глазами комнату… сказал… сказал…

– Что?

– Сказал медленно и очень отчетливо: «Мне… так… жаль». Потом откинулся на подушку, не упал, а медленно лег, словно собираясь снова заснуть… издал тихий тонкий звук, как бы… как бы… пискнул… и я увидела, что все кончено.

Джерард хотел было спросить, что она увидела, как поняла, чувствовал, что позже не сможет, все должно быть сказано сейчас, но не спросил. Потом у него будет время подумать об этом ужасном, жалобном «Мне так жаль». Он искал его в этот момент, подумал Джерард.

Глаза Патрисии были сухи, и она держала себя в руках, только запинающаяся речь и раздраженный тон ответов на расспросы Джерарда выдавали ее переживания. Кофе был готов. Она открыла буфет, достала чистую скатерть в красно-зеленую клетку и расстелила на столе, поставила тарелку, чашку с блюдцем, нож и ложечки, масло, джем, сахар, молоко в голубом молочнике, нарезанный хлеб в хлебнице. Поставила кофейник на подставку.

– Молоко хочешь горячее?

– Нет, благодарю. А ты не будешь кофе?

– Нет.

Она дала ему бумажную салфетку. Таким салфеткам, олицетворявшим ее правление в доме, она отдавала предпочтение перед льняными Джерарда. Села напротив и прикрыла глаза.