Когда он только приехал в Штаты, у него была спортивная машина. «Порше». Сексуальная такая тачка, но у нее протекало масло и не хватало места для продуктов. Поэтому он ее продал и купил хэтчбэк. Уже не сексуальный, зато удобный для выполнения задач, что от него требовались.

Может, это служило знаком того, что он стареет. Дело ведь было не в деньгах. Их у него было сколько надо, если бы он только решил их выкопать и потратить, но он не хотел. Просто держал их в безопасном месте. Он был беден. Жить в паршивом домике и ездить на машине для домохозяек было не так уж плохо, если понимать, что тебе не обязательно это делать. И еще у него были свои причины не выпендриваться.

Утром он отвозил малого в школу. Они немного общались, но не так чтобы на любые темы. Потом Юлий мог заняться чем угодно. Иногда закупался продуктами. Иногда стирал. Ходил в кино, если показывали что-то годное. Ему нравились боевики, потому что в них легче уследить за сюжетом, а если он что-то и упускал, это было не так важно. Потом он обедал дома, когда не хотел видеть людей, или в кафе «Гурман», если хотел.

Сегодня он хотел.

Кафе «Гурман» находилось в торговом центре между магазином музыкальных инструментов, в котором претенциозные белые родители покупали скрипки, и палаткой, где выдавали микрозаймы. Окна покрывала тонкая пленка, на которую сколько чистящего средства не вылей – прозрачнее она не станет. Кабинки были обиты красной кожей, местами потрескавшейся и залатанной красным же скотчем. На стенах висели портреты знаменитостей – можно было подумать, они все здесь бывали. Хотя, может, и бывали. Вообще это заведение считалось родным для сообщества экспатриантов. Или по крайней мере одного такого сообщества.

В которое входил он.

Дория за стойкой тыкала в свой телефон. Дочь владельца, она редко смотрела кому-то в глаза, даже когда брала у людей деньги и общалась с ними по-русски. Хорошая девчонка. Наверняка скоро уедет – хотелось бы, чтобы в колледж, – и больше он ее не увидит. Он заказал себе, как обычно, шаурму, и кивнул знакомым лицам в других кабинках. А как только вошел Врона, сразу понял: что-то не так.

Юлий знал его дольше всех в Штатах. Они служили вместе, когда Юлий только начал работать по контракту. Это был высокий мужчина с длинными руками и морщинистым, как древесная кора, лицом. Заметив Юлия, он приветственно поднял подбородок, подошел и подсел к нему в кабинку. Юлий нахмурил брови. Обычно они друг с другом так себя не вели.

– Хорошо выглядишь, – заметил Врона, и более прямого извинения Юлию было не получить. Так Врона признавал, что пересек черту и собирается перейти еще. – В зал начал ходить?

– Нет. Это не по мне.

– Не по мне тоже, – сказал Врона, почесывая шею длинными пальцами. А потом перешел на польский: – Мне нужно кое о чем тебя спросить. О том самом. Понимаешь?

Юлий нахмурился еще сильнее. Если у него и были сомнения насчет того, что Врона имел в виду, то его неловкий вид их развеял. Заставить Врону так нервничать могла только одна вещь, и говорить о ней ему не стоило. Даже намеками и даже по-польски.

– Понимаю, – ответил Юлий.

– Оно еще у тебя?

– Я знаю, где оно лежит.

Врона кивнул, но не глядя Юлию в глаза.

– Да, я так и думал. То есть, предполагал. Только я слышал, что в город приезжают люди, которых здесь быть не должно. Люди Захака. – Теперь он посмотрел на Юлия. – Ты знаешь, о чем я.

У Юлия пересохло во рту, но он не подал и виду. Только сунул в рот последний кусок шаурмы, поднял руку, чтобы его заметила Дория, и дал знак принести кофе. Они молча дождались, пока она поставила перед ним стаканчик. Он любил, когда кофе жженый и достаточно черный, чтобы скрыть улики. Это шутка.