Аста спустилась без двух минут одиннадцать. Волосы тщательно уложены, лицо припудрено. На ней был темно-синий костюм («костюм для прогулок») с шарфом цвета морской волны, приколотым брошью-бабочкой. Глаза Асты, такие же яркие, как бабочка, казалось, излучали голубое сияние.

В этот момент от нее ожидалось только две фразы: либо что датчане не могут обойтись без кофе, либо вопрос: «Пахнет хорошим кофе?»

Свонни внесла кофе. Все происходило незадолго до восемьдесят третьего дня рождения Асты, и она собиралась устроить «шоколадный вечер». То есть устроить должна была Свонни. Я однажды присутствовала на таком вечере, и это было здорово. Сейчас никто не устраивает таких приемов, где пьют горячий шоколад, в который кладется огромное количество взбитых сливок, и едят kransekage – вкуснейшие пирожные с марципаном. За кофе Аста завела разговор об этом вечере: кого она думает пригласить, какую еду следует приготовить, и тому подобное. Свонни перебила ее и сказала, что ей нужно кое о чем спросить. Говорила она с таким трудом, что даже Аста почуяла неладное.

И Свонни призналась, что это самый трудный вопрос, который ей приходилось задавать. И в конце концов это убьет ее. У нее подскочило давление, и разболелась голова. Голос звучал хрипло.

Аста молчала. У нее было лицо человека, застигнутого за недостойным занятием, ребенка, стащившего конфету. Взгляд метался из стороны в сторону. Она казалась испуганной, загнанной в ловушку, и неожиданно разразилась смехом.

– Не смейся! – взмолилась Свонни. – Пожалуйста, не надо. Я в таком состоянии… Я не спала ночами. Но если это неправда, тогда можешь смеяться. Это неправда?

Аста, конечно, сказала худшее, что могла. Она так часто поступала.

– Если хочешь, lille Свонни, пусть будет ложь, если тебе так легче. В конце концов, что есть правда?

– Moder, – более официально Свонни не называла Асту никогда. – Я имею право знать. Пожалуйста, взгляни на это письмо.

Без очков Аста, конечно же, ничего не разглядела. Она порылась в сумочке, извлекла их из футляра и водрузила на нос. Прочитала письмо и сделала такое, отчего Свонни пришла в ужас, – разорвала письмо пополам, затем на четыре части, затем еще и еще, на мелкие кусочки.

Свонни вскрикнула и попыталась отобрать их, но Аста, словно ребенок на школьной спортплощадке, решивший подразнить кого-то, зажала обрывки в кулаке и подняла над головой. Она размахивала рукой и весело вопила: «Нет, нет, нет!»

– Зачем ты это сделала? Отдай кусочки! Я склею их, мне нужно это письмо, – Свонни чуть не плакала.

Но остановить Асту было невозможно. Она схватила зажигалку, поднесла огонь к обрывкам, брошенным в пепельницу, и вызывающе поглядела на Свонни. Затем отряхнула руки, словно бумага запачкала их пылью.

– Глупо, Свонни. В твоем-то возрасте! Разве ты не знаешь, что делают с анонимными письмами? Их сжигают. Об этом знают все.

– Зачем ты его сожгла?

– А что еще с ним делать?

– Как ты могла, как ты могла!

Mormor нисколько не смутилась и раскаиваться не собиралась. Свонни говорила, что в тот момент у нее возникло странное ощущение, будто у мамы не осталось никаких эмоций. Она их все израсходовала, больше ничего не имело значения, кроме вещей, о которых старые женщины обычно не заботятся: хорошо провести время, красиво одеться, хорошо поесть и выпить, совершать прогулки с другом.

Аста отвернулась и пренебрежительно махнула рукой, давая понять, что все это пустяки, напрасная трата времени. Свонни так и не притронулась к кофе, однако Аста не отказала себе в удовольствии. Она любила, чтобы кофе или чай обжигали, хотя одна из ее известных историй была о каком-то родственнике, который таким образом прожег себе пищевод.