Стараясь не привлекать внимания женщин, обезумевших от горя, Юля и Никита с трудом, но развели створки ворот, загнали машину во двор и прямиком направились к озеру. На берегу остановились у кромки воды и огляделись. По траве и песку носились серые трясогузки, пару раз крякнула на гнезде утка, тихо шуршали камыши, трещали крыльями над головой стрекозы, волны лениво плескалась возле деревянных свай. Где-то в деревне замычала корова и тут же смолкла, словно испугалась. Казалось, жизнь вокруг замерла, прикинувшись спящей или мертвой. И тишина стояла такая, что они услышали сигнал электрички, промчавшейся километрах в десяти от Миролюбова.

Никита мечтательно вздохнул, неожиданно обнял Юлю и продекламировал:

Юля дернула плечом, освобождаясь:

– С чего вдруг на лирику потянуло?

– Это Евтушенко, – грустно поведал Никита. – Ранние стихи…

И взял ее за руку.

– Пошли? Вон над лесом двуглавая сопка едва виднеется! Под ней как раз эта ИТК!

Юля кивнула. Действительно, чего ждать? Место крушения загадочного объекта им известно, но до него еще нужно добраться. Живыми и невредимыми! Она вновь вспомнила Максима, и словно повеяло ледяным ветром, а день – ясный, солнечный – посмурнел, как в осеннюю непогоду. Желание разведать тайну показалось вдруг крайне легкомысленным, а в голову закралась трусливая мыслишка оставить все как есть и бежать отсюда куда глаза глядят, забиться в щель и ни в коем случае не лезть на рожон. Никогда! Но стыд пересилил доводы рассудка. Она добровольно подписалась на это безумство. Отступать было поздно, кроме того, Юля боялась увидеть презрение в глазах Никиты. Как бы она ни хорохорилась, как бы ни изображала сталь и кремень, но только его присутствие позволяло ей ощущать себя сильной и уверенной. Поэтому она решительно сделала первый шаг, а дальше покатилось как бы само собой.

Лес вновь заиграл разными оттенками зелени, от нежной – берез – до малахита сосновых лап. Под уходящими в небо стволами было не менее жарко, чем на берегу озера. Солнце только-только перевалило зенит, и деревья почти не отбрасывали тени. Яркие блики прыгали по молодой листве, влажным после утренней росы травам, слепили так, что не спасали темные стекла очков. Пряно пахло смолой, остро – муравьиным спиртом и резко – молодым папоротником. Среди густой травы мелькали белые куртины ветрениц, желтые и розовые – примул, синие – медуниц. Небольшой распадок затянули кусты лесного пиона – «марьиных кореньев». Огромные алые цветы – влажные, тяжелые – уже распустились, а у шиповника пока лишь набухли бутоны. Раскроются они к середине июня, когда лето окончательно вступит в свои права.

Где-то далеко прокуковала кукушка, напомнив о тщетности бытия, и смолкла прежде, чем Юля сообразила подсчитать, сколько лет ей осталось жить. Она догадывалась, что еще долго, и поэтому на кукушку не обиделась.

Лес, несмотря на покой и благодать, необитаемым не смотрелся. Порхали с ветки на ветку птицы, процокала над головой белка. Рыжее тельце мелькнуло среди колючих лап и исчезло. Громко прокричал кобчик на вершине сосны и мягко спланировал вниз, видно, заметил добычу. Свидетельства того, что люди здесь побывали недавно, встречались на каждом шагу. Взгляд выхватывал среди травы то пустую пачку от сигарет, то пластиковую бутылку, то яркую упаковку. На поляне среди соснового молодняка они наткнулись на смятый пакет из-под сока, огрызок огурца и на консервную банку, которая не успела потемнеть. На этикетке хорошо читалось: «Тушенка говяжья». Трава вокруг была примята. Похоже, недавно тут устроились перекусить, но мусор убрать забыли.