– Какого черта он ничего тебе не говорит? – Марино никак не успокоится относительно Бентона. – Я бы обязательно сказал. И плевать бы мне было на протокол. Если б я знал, что за тобой следят федералы, я бы обязательно сказал тебе об этом, выложил бы все как есть, чем я сейчас и занимаюсь, кстати. А он сидит сложа руки, изображает из себя пай-мальчика из Бюро. Играет по правилам и пальцем о палец не ударит, пока его собственное гребаное агентство разрабатывает его жену. Вот и в ту ночь, когда это случилось, он тоже ни черта не сделал. Сидел себе у камина со стаканом в руке, пока ты шаталась в темноте.

– Все было совсем не так.

– Знал ведь, что Дона Кинкейд, а может, и другие, на свободе, и все равно позволил тебе выйти из дома ночью.

– Говорю же, все было не так.

– Просто чудо, что ты не погибла. Черт бы его побрал! А ведь все могло бы закончиться разом, и только потому, что Бентон не соизволил даже почесаться.

Я возвращаюсь к дивану.

– Никогда ему не прощу.

Как будто это его право – прощать. Интересно, как Джейми удалось так быстро восстановить Марино против Бентона! Как долго она провоцировала и без того глубоко укоренившуюся в нем ревность, готовую выплеснуться при малейшем подстрекательстве?

– Может, он и не хотел, чтобы ты сюда ехала, но ведь не вызвался поехать вместе с тобой, разве не так? – шумно горячится Марино, и я думаю о письмах, о том, каким ненадежным и эгоистичным он бывает.

Когда меня только назначили главным судмедэкспертом Вирджинии, а Марино служил в полиции Ричмонда, он не только демонстрировал мне свою неприязнь и ничем не помогал, но еще и из кожи вон лез, чтобы вышвырнуть меня с работы, пока наконец не понял, что в его же собственных интересах держать меня в союзниках. Быть может, именно это в конечном итоге его и мотивирует. Мой авторитет и то, как я всегда о нем заботилась. Лучше, если я буду на его стороне. Лучше иметь хорошую работу, особенно сейчас, когда хорошая работа – редкость, а ты отнюдь не становишься моложе. Если бы я его уволила, он был бы рад и месту охранника в агентстве Пинкертона, думаю я со злостью, и почти тут же что-то внутри меня рвется, и к глазам подступают слезы.

– Я бы и сама не хотела, чтобы Бентон поехал со мной в Саванну, а уж в тюрьму его бы точно не пустили. Это было бы невозможно. – Я отпиваю воды из бутылки. – И даже если сказанное тобой – правда и ФБР, по какой-то смехотворной и беспочвенной причине, действительно взяло меня в разработку, Бентон об этом не знал. – Я опускаюсь на кожаный диван. – Ему бы не сказали, – рассуждаю я логически и, припомнив замечание Кэтлин Лоулер о моей репутации, повторяю, что мне в отличие от нее есть что терять.

Я помню, как насторожилась тогда при этом намеке – она будто бы предостерегала, испытывая явное удовольствие от мысли, что и меня в скором будущем может ожидать некое несчастье. Я думаю о письмах, о том, что, по ее словам, в них говорится, и сама изумляюсь тому, как сильно это меня задело. Казалось бы, двадцать с лишним лет прошло, все забылось, однако ж вот оно, болит.

– Как он может работать на это чертово Бюро и ни о чем не знать? – упорствует Марино; когда он ведет себя так, я понимаю, как сильно ему не нравится Бентон.

Марино никогда не смирится с тем, что мы с Бентоном поженились, что я могу быть счастлива, что мой с виду необщительный и высокомерный муж имеет такие достоинства, которых Марино никогда не понять.

– Для начала объясни мне, откуда тебе все это известно? – спрашиваю я.

– Оттуда, что федералы явились в ЦСЭ с ордером, запрещающим удалять что-либо с нашего сервера. Значит, они в него уже заглядывали, – отвечает он. – Совали нос в твою электронную почту, может, и еще куда-то.