Я прогулялась немного, прогнала посторонние мысли, собралась с силами, вытерла глаза – только бы не покраснели. Колокол на ратуше пробил девять часов, когда я свернула на Хьюстон-стрит, потом направо, на Ист-Броутон, и, углубившись в исторический квартал, остановилась на Эйберкорн, перед домом Оуэнса-Томаса[9], сложенным из известняка двухсотлетним особняком с ионическими колоннами, ныне музеем. Вокруг и поблизости было немало других довоенных зданий и построек, но мне вспомнился тот старый трехэтажный каменный дом, который часто показывали в новостях девять лет назад. Интересно, где все-таки жили Джорданы, далеко ли это отсюда и выбрал ли убийца – или убийцы – цель заранее, или же семья стала жертвой случайности? Большинство живущих в этом районе ставят сигнализацию, и мне не дает покоя мысль, что Джорданы, должно быть, не были вооружены и что уж богатые-то могли бы принять меры предосторожности.

Но если планируешь проникнуть ночью, когда все спят, в богатый особняк, разве ты не удостоверишься заранее, есть ли в доме сигнализация и включена ли она? Просматривая статьи на парковке у оружейного магазина, я отметила, что в субботу, 5 января, Кларенс Джордан побывал в местном приюте для бездомных и вернулся домой около половины восьмого вечера. Ни о самой сигнализации, ни о том, почему он не потрудился включить ее на ночь, ничего не говорилось, но, похоже, так оно и было. Когда после полуночи, ближе к утру, преступник проник в дом, сигнализация не сработала, да и сработать не могла.

Убийца – предположительно, Лола Даггет – разбил стеклянную панель на двери в кухню, просунул руку, повернул замок и вошел. Даже если система не имела датчиков движения и разбития стекла, контакты все равно присутствовали, и пусть преступник знал код, звуковой сигнал все равно бы включился. Представить, что ни один из четырех спавших ничего бы не услышал, невозможно. Может быть, ответ на этот вопрос есть у Джейми. Может быть, Лола Даггет рассказала ей, что же все-таки случилось, и мне сейчас сообщат, зачем я здесь и какое имею ко всему этому отношение.

Остановившись на тротуаре, в темноте, едва освещенной тусклым мерцанием высоких железных фонарей, набираю номер моего адвоката, Леонарда Браззо, большого любителя стейк-хаусов. Ответив, он сообщает, что сидит в «Пальме» и там полно народу.

– Подожди, сейчас выйду, – звучит в моем беспроводном наушнике его голос. – О’кей, теперь лучше. – Я слышу гудки машин. – Как все прошло? Как она? – Леонард имеет в виду Кэтлин Лоулер.

– Кэтлин упомянула о письмах, которые писал ей Джек, – говорю я. – Не помню, чтобы их нашли. Я просматривала его личные вещи в том доме, в Салеме, и тоже ничего такого не видела. Может быть, мне о них просто не сказали.

Передо мной, через улицу, дом, где сняла квартиру Джейми Бергер. Белый кирпич, восемь этажей, большие подъемные окна.

А вас ненавидел.

– Понятия не имею. Но с чего бы Джеку писать ей?

– Не знаю.

– Может, она их ему вернула? Извини, здесь ветер. Надеюсь, слышно.

– Я просто передаю то, что сказала Кэтлин.

– ФБР, – говорит Леонард. – Нисколько не удивлюсь, если они получили судебный приказ на обыск ее камеры или того места, где хранятся ее личные вещи. Может быть, как раз и искали письма или другие улики, которые свидетельствовали бы о контактах между Джеком Филдингом и Доной Кинкейд.

– А нам об этом знать не обязательно.

– Нет. Ни полиция, ни Министерство юстиции не обязаны делиться с нами информацией о письмах. Если даже они существуют.

Конечно, не обязаны. Это ведь не меня судят за убийство и покушение на убийство. Досадная ирония правосудия. Дона Кинкейд и ее защитники имеют доступ ко всем добытым стороной обвинения уликам, включая письма к Кэтлин Лоулер, в которых Джек Филдинг нелестно отзывался обо мне. Мне же о них ничего не скажут, а их содержание я узнаю лишь тогда, когда они будут предъявлены в суде и использованы против меня. У жертв нет никаких прав, когда их мучают, и совсем мало потом, в течение всего утомительно неторопливого процесса уголовного расследования. Раны не заживают и даже множатся, и наносят их все кому не лень: адвокаты, средства массовой информации, присяжные и свидетели, заявляющие, что такие как я виноваты сами и получили по заслугам.