Затем послышались шаги и возмущенный голос Геннадия Михайловича.

– Нет, ну надо же, – причитал он. – И это в десять часов утра да на трезвую голову!

– Я бы не была так уверена на вашем месте… – раздался женский голос в ответ. – Надо же, на минуту отошла!

Отложив планшет, я вскочила и выглянула в коридор, непременно желая узнать, что случилось. У открытой двери в кабинет напротив стояла его хозяйка – Тамара Васильевна, а рядом с ней наше начальство в лице Геннадия Михайловича. Оба смотрели вглубь комнаты и удрученно качали головами.

– Кто ж теперь все это собирать будет? – причитала Тамара Васильевна.

– Как же ты, бандит однорукий, мне рапорты сегодня напечатаешь, которые я еще со вторника жду? – вопрошал начальник, обращаясь к невидимому мне собеседнику.

Я аккуратно приблизилась и заглянула в кабинет из-за плеча Тамары Васильевны.

Стеллаж, шаткую конструкцию которого еще недавно подпирала папка с делом Антохиной, а потом упаковка бумажных платочков из моего кармана, сейчас покоился на полу. Все-таки сила притяжения оказалась неумолимой. По всему периметру комнаты валялись папки и отдельные листы офисной бумаги, исписанные мелким, хорошо знакомым мне почерком. Самая опытная из наших сотрудниц предпочитала писать от руки.

Ну и, словно вишенка на торте, рядом с руинами стеллажа сидел на коленях Селиванов. Левой рукой он придерживал правую кисть, лицо его было перекошено от боли.

– А я говорила, – хмыкнула я, и все разом повернулись в мою сторону. – Давно пора было помочь женщине, стеллаж починить.

– Татьяна плохого не посоветует, – согласилась Тамара.

– В травму? – спросила я, приближаясь к Антону.

– Найди холодненькое что-нибудь, будь человеком, – взмолился он, неуклюже поднимаясь на ноги.

– В холодильнике водка есть, – быстро отозвалась Тамара Васильевна и побежала в сторону кухни.

– Наивная, – ухмыльнулась я. – Водка в холодильнике на общей кухне вряд ли пережила ночь.

Я оказалась права. Тамара Васильевна вскоре вернулась. В руках она держала брикет пломбира, покрытый таким слоем инея, что я невольно задалась вопросом, сколько он пролежал в морозилке, не знающей, кажется, никакой другой еды, кроме пельменей.

– Выпили, ироды, – возмутилась она. – Ничего нельзя оставить без присмотра.

– Мороженое можно, – возразила я.

– Кому оно нужно, это мороженое, – проворчал Селиванов, забирая пломбир из рук коллеги.

Геннадий Михайлович обреченно махнул рукой и удалился. Я перевела взгляд с Антона на хаос на полу. Он посмотрел туда же, нагнулся и собирался было приподнять стеллаж, схватившись за его верхушку.

– Иди уже, – погнала его хозяйка кабинета. – Сейчас найду кого-нибудь… здорового. Посмотрим, что с этим делать.

Селиванов удалился, а Тамара Васильевна принялась с тоской разглядывать стену, к которой еще недавно крепился стеллаж. Теперь в местах крепления кронштейнов зияли дыры. А на полу белел слой штукатурки.

– Да уж, – с тоской произнесла она. – Похоже, самый рукастый остался без руки. Пойду клич брошу. Глядишь, поможет кто старой больной женщине в этом царстве лени и праздности.

Она удалилась, а я, поняв намек, молча опустилась на колени и принялась собирать папки, разлетевшиеся по всему кабинету. Я формировала стопки штук по двадцать и относила их на подоконник. Вскоре стало очевидно, что без стеллажа кипы бумаг и штабеля папок заполонят все свободное пространство и выселят хозяйку из кабинета.

Из коридора до меня донеслись мужские шаги. Любопытно было, кого Тамара Васильевна смогла ангажировать. Однако вместо помощников на пороге возник Геннадий Михайлович.