Дан швырнул мне карты Безвременья, и знакомая тетрадка оказалась в моих руках. Я сжала ее и торопливо сунула в рюкзак, потом озадаченно пробормотала:

– Ты не можешь быть Проводником…

– Почему? – снова удивился Дан.

– Потому что тогда ты должен был быть Хранителем в прошлом.

– Все так и есть. Я заколдованный Хранитель. Но здесь, в этом замке Вороньего Удела, я могу быть самим собой.

– Если ты Проводник, то где твоя башня? – снова усомнилась я в его словах.

– Башни нет, были ворота. Мы проводили через них. Теперь все поменялось. – Дан повел плечами, словно расправляя невидимые крылья, сверкнул глазами, и на мгновение мне показалось, что отражение лунного света в его зрачках стало еще ярче.

– Почему? – задала я совсем уж глупый вопрос.

И, опустив Посох, вздохнула. Что-то во всем этом настораживало меня.

Но ведь и Иоко когда-то был заколдованным Проводником, который был готов бросить меня на съедение дракону в разрушенном городе Ноом. Все поменялось после того, как он начал вспоминать.

А что должен вспомнить Дан?

– Ты забыл свое прошлое? – тут же озвучила я свою догадку.

Дан только загадочно хмыкнул. Лунное сияние четко обрисовывало его фигуру и лицо: глаза из-под длинной черной челки казались уверенными и немного хитрыми, а губы растянулись в доброй улыбке.

Его улыбка действительно излучала счастье, словно он искренне чему-то радовался.

– Я его вспомнил, – наконец проговорил Дан, обернулся черным вороном и камнем кинулся вниз. Темные верхушки деревьев вмиг поглотили птицу, и я больше ничего не смогла разглядеть.

– Все чудесней и чудесней… – бормотала я, медленно шагая по длинной галерее.

Ветер усилился и теперь не давал покоя моим волосам, щекам и рукам. Остальные части тела закрывал и немного их согревал плащ Иоко.

Странные записи на стене остались позади, галерея уводила меня все дальше и дальше. Иногда попадались высоченные деревянные двери, но открыть их у меня не выходило. Медные ручки с изображениями воронов оставались молчаливыми и холодными, а деревянные створки не желали сдвинуться ни на миллиметр.

И я вынуждена была брести дальше по странной, продуваемой ночным ветром галерее и всматриваться вперед, надеясь найти хоть кого-то из своих друзей. Куда все запропастились? Как я могла уснуть настолько крепко, что теперь ничего не помнила?

Наконец галерея уперлась в стену, а слева показался арочный проход, погруженный в темноту. Едва я осторожно заглянула в него, выставив на всякий случай Посох, как тут же запылали факелы – длинные палки, вставленные в держатели на стенах. Только огонь, короткими языками плясавший в них, был почему-то голубым, а не оранжевым, словно свет моего Посоха пробудил это тихое пламя к жизни.

Факелы осветили ровный ряд высоких ступеней, уходивших вверх и скрывавшихся за поворотом.

«Ладно, будем двигаться по ним. Раз здесь есть свет – значит, меня приглашают», – подумала я и принялась подниматься.

Подъем закончился быстро. Один поворот – и я оказалась на просторной полукруглой площадке, освещенной такими же факелами, отражающимися в стрельчатых окнах.

На площадке имелась всего одна дверь, высокая, двустворчатая и гостеприимно приоткрытая. Оттуда просачивался оранжевый свет, слышались треск дров в камине и голоса людей.

Голос Нисы я узнала сразу – этот мелодичный звук невозможно было забыть.

Второй голос принадлежал немолодой женщине: глубокие, низкие ноты в нем казались полными, чистыми и насыщенными. Эти двое говорили по очереди и прекрасно дополняли друг друга. Как будто Ниса была скрипкой, а ее собеседница – виолончелью.