Говорил он обычно негромко, слегка заикаясь, и никогда не позволял себе нецензурной брани. Матом в отряде не ругались, им разговаривали, – но никто и никогда не слышал жеребятины от поляка. Лишь однажды, когда некий несговорчивый обитатель Малиновки (в вышиванке и соломенной шляпе), торгуясь из-за горилки и солёного сала, буркнул под нос «Бандеры на тебя нет, пшеков выблядок", Яцек страшным ударом вбил наглого селюка в стену сарая. После чего, тихо, даже как-то удивлённо произнёс: "Jebany chub"1. Заплатили в тот раз селянину какую-то совсем уж унизительную сумму.

Чекист, вовремя разглядевший в подчинённом талант коммерческого переговорщика, назначил его отрядным начальником снабжения. И не прогадал: стоило Яцеку-Обрезу приобнять самого упрямого контрагента за плечи и ласково заглянуть в глаза, как цена сразу снижалась.

Нет-нет, да и находился желающий поинтересоваться у поляка, почему тот такой рыжий, и что у него обрезано. В ответ «снабженец» миролюбиво скалился и предлагал показать. Если дурак соглашался, то через мгновение обнаруживал у себя в зубах дуло яцекова обреза.

Подойдя с Чекистом к столу (остальным «партизанам» было велено оставаться снаружи) Яцек первым поприветствовал дожидающегося их армянина: "Барэв дзэс, варпэт Рубик"2.

– Э, – удивился тот – Откуда по-нашему знаешь?

Яцек пожал плечами, и с этого момента его авторитет в глазах владельца «СТАРЬЁ БИРЁМ», и без того немаленький, подскочил на высоту, недосягаемую для товарищей по отряду.

– Ну, хорошо, дарагой, не год. Пусть полгода, пусть три мэсяца, а? Всё равно балшой срок. Я дал вам заказ – и что палучил?

– Мы ведь не спорим. – негромко ответил рыжий снабженец. – Но, если память мне не изменяет, о неустойке речи не было.

Кубик-Рубик возмущённо всплеснул руками.

– Слюшай, какая неустойка-шмеустойка? Мы с тобой, серьёзные люди, всё на доверии, да? Разве ты не просил у меня заказ? – повернулся он к Чекисту. – «Рубик – говорил, – уважаемый, совсем мы на мели, дай заработать!» И я дал, вошёл в твои праблэмы, так?

– Так, то оно так. – уныло отозвался Чекист. – Но, поймите, шипомордники…

– А у Бича нэ шипомордники? Но он всё сдэлал, и в срок!

О том, что егерь сделал дело лишь наполовину, оставив один из «заказов» на его законном месте, в церкви при Третьяковской галерее, Кубик-Рубик не упомянул. Полезно, когда партнёр чувствует, что должен. Очень помогает при переговорах. Лишь бы не помешал поляк со своей невозмутимостью.

А радиола всё выводила:

«А мы все молчим, а мы все считаем и ждем,
А мы все поем о себе – о чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета,
Словно бы нам опять не хватает Тебя…»

– Да заткни ты эту тягомотину! – заорал кто-то из посетителей.

Бармен понимающе ухмыльнулся и прибавил звук. Чекист тоскливо вздохнул – он на дух не воспринимал Гребенщикова. Но не препираться же, в самом деле, с барменом, который пока что исправно наливает в долг?

Чекист нечасто бывал в «Б.Г.» – а потому не знал, что в баре считалось хорошим тоном время от времени издавать вопли типа «Хватит нытья!» или «Когда этот козёл уже заткнётся?!». Владелец заведения не протестовал: так чернокожие «братья» называют друг друга «ниггерами», дабы подчеркнуть принадлежность к кругу своих.

«Серебро Господа моего…
Серебро Господа…
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?..»

Гребенщиков пел, а командир думал.

От требования покрыть убытки Яцек, конечно, отопрётся – но и только. После очередного фиаско (о том, что «партизаны» едва сумели унести из Замоскворечья ноги, уже судачит половина Леса) они оказались на мели. Но, главное: репутация, и без того изрядно подмоченная (тут Чекист не питал иллюзий) и вовсе упадет ниже плинтуса. А ведь именно её, репутацию он и рассчитывал подправить, берясь за заказ! Добыча, выдернутая из-под носа Чернолесских тварей – да после такого «партизаны» в любом баре могли бы сколько угодно хвастать своими подвигами!