Он наклонился и ухватил Атли за подбородок, заставив посмотреть на себя. Атли оскалился, пытаясь вырваться, но это только позабавило Зорана.

– Мордашка-то красивая. Сразу видно, породистый, кровь благородную не спрячешь. – Он повернул лицо Атли к Сороке. – Нравится тебе?

Сорока зарделась и пожала плечами.

– Не стесняйся, говори, красив пёс? – весело, но требовательно сказал Зоран.

– Красив, – тихо ответила Сорока, отводя взгляд.

– Вот и я думаю, надо это исправить, – осклабился Зоран, и его грубые пальцы больно впились в кожу. – Посмотрим, во что его превратит жизнь, скажем, на псарне. Будет у меня в услужении настоящий волк, приучу его дичь загонять. А станет противиться – сам дичью станет.

Зоран ухмыльнулся и выпустил Атли, и тот обессиленно растянулся на полу. Обхватив Сороку за талию, Зоран увлёк её в толпу, а Атли покосился на миску с мёдом. Напиться? Если подумать, он давно ничего не ел, кто знает, может, этой миски хватит, чтобы забыться. Ненадолго исчезнуть, потерять связь с жестокой реальностью, представить, что всё хорошо и никто не умер. Гвардия всё ещё стоит, а Кирши, Аньяна, Лель…

По щекам Атли потекли слёзы. Ни сломанные рёбра, ни разорванное лицо, ни плеть Зорана не пробуждали в нём такой боли, как осознание того, что он остался совершенно один. Все его друзья мертвы, погребены под развалинами гарнизона, растерзаны волколаками или выпотрошены Тенями. Правда, у него ещё осталась одна призрачная надежда. Кирши. Он всё ещё где-то там, где-то далеко, где-то в безопасности. Но и эта надежда спицей вонзалась в сердце, ведь Атли знал: Кирши за ним не придёт. И не потому, что не знает, где он, а потому что… не захочет. Кирши не захочет его спасти после всего…

Слёзы хлынули с новой силой, превращая мир в размытое пятно с рыжими бликами свечей.

«И что мне остается? – подумал Атли. – Неужто умереть? И не будет больше ни боли, ни одиночества, не будет ничего. И Кирши… тогда… Может ли смерть искупить хоть малую долю того, что пережил он по моей вине? Примет ли он такую плату?»

Влажный нос коснулся лица, дохнул жаром, и мягкий язык слизал слезу со щеки. Атли заморгал и повернул голову. На него смотрели любопытные лисьи глаза. Лиса снова понюхала Атли, склонила голову набок и тихонько тявкнула.

– Лель! – крикнула Сорока откуда-то из толпы. – Лель вернулся!

На мгновение Атли показалось, что он сходит с ума. Сорока бросилась через весь зал, и, будто по команде, толпа расступилась. И сердце Атли пропустило удар.

Лель, весело смеясь, подхватил Сороку на руки и закружил, а когда наконец отпустил, принялся обниматься с другими чернокнижниками, которые выкрикивали его имя.

«Нет. Этого не может быть. Нет. Нет», – стучало в голове Атли.

Радость оттого, что Лель жив, сменялась разрывающим на части ужасом от осознания смысла разворачивающейся перед Атли картины. А потом Лель оглянулся, и их взгляды встретились. В тёплых медово-карих глазах не было ни удивления, ни жалости.

Дождь хлестал Василису по лицу, руки оттягивал тяжёлый двуручный меч. Она уже с трудом держалась на ногах, но волколаки всё не заканчивались, утробно рыча и истекая слюной, они обступали Василису со всех сторон.

– Кирши, помоги мне! – крикнула она, из последних сил взмахивая мечом. Не столько чтобы достать кого-то из чудищ, сколько для того, чтобы хотя бы ненадолго удержать их на расстоянии.

Ответа не было, и Василиса оглянулась.

Кирши лежал навзничь, а волколак жадно грыз его горло. Синие глаза слепо уставились в небо.

– Кирши! – Василиса бросилась к нему, но острые зубы впились в лодыжку и, вскрикнув, Василиса повалилась в грязь. Другой волколак тут же вгрызся ей в бок. Третий – вонзил клыки в горло, и её крик захлебнулся.