Затем осьминоги чинно выстроились у двери, поклонились так низко, что шляпы (да—да, у них были шляпы!) упали на пол, и, утирая последние слёзы, медленно уползли прочь в лунную ночь.

Валя осталась стоять в пустой квартире, держа в руках акт, и тихонько хихикала в кулак.

Никогда ещё её подсознание не выдавало таких шедевров.

Сон рассыпался, словно карточный домик, под лёгким дуновением утра. Валя открыла глаза, уставившись в потолок с таким выражением, будто ожидала увидеть там хотя бы одного осьминога с чемоданчиком. Но потолок был пуст, как всегда. Воздух в комнате пах свежестью, сырой от недавнего дождя улицей и капелькой абсурдной надежды. Валя потянулась, зевнула так широко, что могла бы проглотить мелкую планету, и хихикнула в подушку. Этот сон, каким бы диким он ни был, оставил в ней странное ощущение тепла и освобождения.

Валентина очнулась ни свет ни заря, и первым, что пронзило её сознание, был тихий, аккуратный ужас – такой, каким накрывает человека, когда вдруг осознаёшь, что лежишь не на своей кровати, а где—то на холодном полу, да ещё и лицом вниз. Только в этот раз никакого пола не было. Была её кровать, родная и скрипучая, только она, к великому стыду, совершенно не подчинялась хозяйке. Ни пальцем пошевелить, ни шею повернуть, ни даже пискнуть. Лежала, как варёная сосиска без шансов на амнистию.

В голове закружились панические мысли, каждая нелепее другой. Может, паралич? Может, она теперь овощ? Может, это за вчерашний эксперимент с трёхслойной шавермой на ночь? Всё бы ничего, если бы не появившийся внутри знакомый, вкрадчивый голос – ласковый, как наждачка по сырому колену: "Расслабься, дорогуша. Сегодня рулю я."

Где—то в глубине сознания Валентина заныла и заплакала. Мысленно, конечно. Настоящими слезами она бы сейчас удавилась от собственного бессилия, но даже этого роскошного удовольствия тело ей не предоставило. В полной беспомощности она осталась без права даже моргнуть. Настоящая VIP—ложа в театре ужасов, где главный актёр – её собственная кожа.

Тем временем Кляпа, как заправская хозяйка нового холодильника, взялась за ревизию. Встав перед зеркалом, она осматривала Валентину с таким интересом, будто только что выловила её из корзины с уценёнными товарами. Провела пальцами по шее, подцепила ключицу, задумчиво надавила на скулу – и всякий раз вздыхала так, будто оценивает треснувшую фарфоровую куклу на блошином рынке.

Пальцы неспешно скользили по коже, нащупывая под ней слабую дрожь ужаса. Валентина ощущала каждое прикосновение с той же остротой, с какой кошка ощущает взгляд собаки через три стены и две закрытые двери. Наблюдая это странное шоу, она начинала понимать: хуже быть не может. Как бы не так.

Кляпа уже расправила плечи, выгнула бедро и оценила в зеркале результат своих стараний. Увиденное явно пришлось ей по душе. Проблема была только в том, что всё это время Валя орала внутри так, что её внутренняя вселенная дрожала от акустики.

Следующим шагом стала церемония перевоплощения, и если бы Валентина могла, она бы заорала: "Нет!" – так громко, что лопнуло бы зеркало. Но Кляпа лишь хмыкнула и с энтузиазмом вытянула из шкафа короткое чёрное платье, такое, в каком приличные девушки разве что на кастинг в фильм ужасов идут, и то в роли первой жертвы. Платье, вопреки законам скромности, было не просто коротким – оно скорее напоминало компромисс между кусочком ткани и чистой наготой.

На ноги были водружены алые туфли на таких каблуках, что Валя, ещё в здравом уме, с их помощью могла бы успешно забор перелезть, а потом, возможно, и шею свернуть. Но теперь выбора у неё не было. Всё происходило с беззастенчивой торжественностью, как будто Кляпа собиралась не в город, а на вручение премии за вклад в дело общественного соблазнения.