Я снова смотрю на себя в отражении, замечаю выбившиеся из косы волосы, легкий румянец, слегка припухшие губы; скольжу глазами по скромному вырезу на груди, опускаюсь к прямому шелковому крою до самого низа...

– Да, давай.

– Вот и славно. Ты пока переодевайся, а я разнесу другие платья по местам.

Я помогаю маме снять наряды с крючков и прикрываю шторку, как только она поворачивается ко мне спиной. Любоваться выбранным платьем у меня нет желания, честно говоря, я устала и чувствую укол разочарования, а потому без малейшего сожаления снимаю с себя уже непонятно какое по счету за этот день платье и чувствую себя куда комфортнее в своих обычных кедах, джинсах и рубашке в клеточку. Когда выхожу из примерочной, мама забирает у меня платье и за руку ведет меня к кассе. Приветливая продавщица даже не смотрит на меня, механически пробивает покупку, складывает ее в твердый прямоугольный пакет и желает нам хорошего дня.

И мы выходим на улицу.

– Ну что, ты довольна, Ким? – спрашивает мама.

Я поднимаю на нее взгляд и вижу, как она копается в своей любимой сумке-сэдл за ключами, спрашивая скорее ее, чем меня.

Как тебе сказать, мама. Мне нет дела до того, как я буду выглядеть в глазах одноклассников, учителей и, тем более, Стэна, потому что если быть уж совсем откровенными, ты больше стараешься для него, чем для всех остальных, и чего уж греха таить, для меня. Я сейчас нахожусь здесь и молча иду с тобой только по одной причине: там будет Кейн. Он обещал, что придет на выпускной. Мне не важно, что весь вечер я буду в ореоле внимания учителей, других одноклассников и родителей, потому что я хотела быть красивой только для него. А там мы найдем способ уединиться. Главное, он придет.

– Да, вполне.

Вот так до повседневности просто.

Мама идет впереди меня, она подносит к лицу левую руку, в которой держит пакет с платьем, чтобы посмотреть на часы, и устало вздыхает.

- Милая, мне нужно сейчас отлучиться, но я обещала тебе сегодня кафе, значит, оно будет. Попрошу Генри присмотреть за тобой.

Она открывает передо мной черную дверцу Шевроле и ждет. Я же смотрю на ее решительное, непроницаемое лицо и с недоверием произношу:

- Но мама, надо мной в школе все смеяться, если увидят.

Тонкая бровь мамы изящно изгибается дугой.

- А они что невежды какие-нибудь, чтобы смеяться? По-моему, у тебя был дружный класс, ты ни разу не жаловалась, что-то успело измениться?

- Нет, но...

– Кимберли, я не вижу никаких поводов для споров. Если ты думаешь, что я закрыла глаза на твою выходку, то ты сильно ошибаешься, юная леди. Я сказала, гулять ты сама не будешь Еще не хватало, чтобы ты снова пересекалась с этим изгоем.

Значит, теперь Кейн изгой...

Я смотрю себе под ноги и закусываю губу, пряча до безобразия перекошенную улыбку. Меня даже не смущает то, что рандомные прохожие стали свидетелями нашего позорного разговора. Мне ужасно хочется упрекнуть ее, осветить Кейна в ее глазах, но я знаю, что ничего не добьюсь. Проще проломить бетонную стену игрушечным молотком, чем достучаться до тебя. Я сжимаю губы, чтобы не ляпнуть лишнего и молча забираюсь на сиденье, от меня не скрывается, что дверца за мной закрывается громче, чем следует. Я молчу и когда в салоне звучит бряцание ключей и цокот в замке зажигания. И только когда разливается утробное рычание автомобиля, я скрещиваю руки на груди и поворачиваюсь боком к ней.

– Знаешь, я не хочу ни в какое кафе, мама. Отвези меня домой, я лучше почитаю материал перед английским.

Мама равнодушно пожимает плечами и вжимает ногу в педаль, поворачивая руль. Она так ничего и не поняла.