– Вот эта? – Я ткнула пальцем в толстощекого рыжекудрого малыша в ситцевых трусах и с грязными коленками, к одной из которых прилип ярко-желтый березовый лист.

– Ага, – кивнул Генка. – Только она с тех пор немного подросла и уже не гуляет по улицам топлесс. К моему великому сожалению, а то было бы на что посмотреть!

– Что, хороша внучка? – плотоядно облизнувшись, встрял в разговор Вадик.

Я пнула его ногой, чтобы не мешал, и спросила Генку:

– А когда они снимались?

– Ну, не знаю… Давно!

– А поточнее?

Я перевернула фотографию, чтобы поглядеть, не написана ли на обороте дата. Мои бабушка и дедушка, тоже станичники, всегда аккуратно подписывали фотографии, чтобы точно знать, когда был сделан снимок. Это мы теперь так привыкли к чудесам фото и видео, что относимся к фамильным снимкам без должного пиетета. А зря, все-таки история…

– Тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, двенадцатое сентября, – хором прочитали мы с Генкой.

– Так это тоже был ее день рождения! – обрадовалась я. – Отличный материал, архивное фото! Колись, Генка, откуда у тебя эта семейная реликвия?

– Ты вон ту желтенькую дыньку будешь кушать? Нет? Тогда подвинь ее ко мне, – хитрюга Конопкин притворился, будто не слышит, о чем я его спрашиваю.

– А я вчера гонорар за очерк в столичном журнале получила, – повысив голос, как бы между прочим сообщила я информацию, не имеющую видимого отношения к обсуждаемой теме.

Однако Генка прекрасно понял, куда я клоню.

– Значит, ты сможешь одолжить мне сотню баксов? – обрадовался он.

– Еще одну сотню баксов, – заметила я, деликатно напоминая приятелю о том, что он до сих пор не вернул мне последний заем.

Генка все время «стреляет» у коллег и друзей-приятелей деньги. Причем обязательно сотнями– неважно, сотнями чего именно, рублей, баксов, да хоть тугриков! Подозреваю, что у Конопкина так много кредиторов, что он просто-напросто запутается в своей бухгалтерии, если начнет брать сложные для подсчетов некруглые суммы.

– Отлично! – сказала я вслух. – Продолжаем разговор!

Мои ожидания оправдались: на обороте снимка синели цифры: 12.09.77.

– Двенадцатое сентября семьдесят седьмого года! – быстренько перевела я. – Ага, это было двадцать семь лет назад! И снимали тут же, в этом самом дворе!

Генка молча кивнул. Я искоса посмотрела на него и поняла, почему приятель не отвечает: затолкал в рот свистнутый с моей тарелки пирожок и жует его, торопясь проглотить, пока я не заметила разбоя.

– Генка, не давись, не последний кусок на столе, – укоризненно сказала я. – Вон, слева от тебя, под боком у тетки Васьки непочатое блюдо с целым пирогом. Давай, тащи его к нам, пока Василиса его втихаря в свою торбу не сбросила. Похоже, пирог с абрикосами, я вижу, что-то оранжевенькое в просветах плетушки… Стоп!

Не дотянувшись до блюда с аппетитным пирогом, Генка поспешно отдернул руку и испуганно уставился на меня:

– Почему – стоп?

– Потому что я только сейчас поняла, что тут какая-то лажа! – ответила я.

– Какая может быть лажа с пирогом? – нахмурился Генка. – Он что, несъедобный?

– Как может быть несъедобной такая красотища?! – воскликнул Вадик, поднимаясь из-за стола.

Он сделал два шага в сторону Василисы и ловко выдернул у нее из-под локтя блюдо с вожделенным пирогом. Тетка Васька обернулась, гневно насупилась и открыла было рот, но Вадик не дал ей и слова сказать.

– Знаю, знаю, Василиса Никитична, вы на диете, и правильно, такую фигуру, как у вас, беречь нужно! – на одном дыхании протарахтел Вадик, возвращаясь на свое место с добычей.

Тетка Васька закрыла рот и покраснела.