В самом деле?

– Я есть там в сцене с вечеринкой. Когда Бриджит Джонс произносит речь, камера наезжает на шокированных гостей, среди которых в первом ряду стоим мы, писатели, – я, Ален де Боттон, еще кое-кто.

– И что, прямо-таки можно вас разглядеть?

– Конечно, целых три раза.

(Тут в самый раз будет вспомнить якобы существующую русскую поговорку, поставленную Барнсом эпиграфом к «Как все было»: «Врет как очевидец». Если просмотреть этот эпизод несколько раз в режиме slow, то на пятый можно разглядеть похожего на него человека со стаканом белого вина в руке.)

– Нельзя сказать, чтобы я был обижен или удивлен тем, что они меня заменили, – им ведь надо было прокатывать фильм на Среднем Западе Америки, и хотя можно предположить, что они могли там что-то слышать о Салмане Рушди, но уж точно не обо мне. Так что это было правильное коммерческое решение продюсеров. Но, подумаешь, в книге-то я, а ведь гораздо важнее быть в книге, чем в фильме, ха-ха.

Встреча Бриджит с Барнсом – всего лишь очередной комический социальный провал мисс Джонс; но в их столкновении можно разглядеть и кое-что еще. Подмененный в фильме, в романе и сам Барнс некоторым образом замещает другого писателя. По существу, Бриджит Джонс – героиня, взятая Филдинг во временный лизинг у Флобера, современный вариант Эммы Бовари, тогда как Барнс – патентованный местоблюститель французского писателя. Соответственно, тонкость этого эпизода состоит в том, что их встреча – это свидание героини, через голову Барнса, со своим подлинным автором.

– А теперь вы не стали более узнаваемым, чем Салман Рушди?

– Слушайте, понятия не имею, насколько я популярен; не уверен, что писателю следует думать на эту тему слишком много.

– Будь вы сейчас режиссером, вы бы заменили персонажа Барнса или оставили?

– Да пожалуй что, заменил бы – правда, Рушди я бы сейчас уже не взял на эту роль, как-никак пять лет прошло. Кто бы мог меня заменить?

Тут он замечает некоторую комичность этой реплики, и тут же будто надувает ее гелием и отпускает в самостоятельный полет.

– Кто бы мог меня заменить? – вопрошает он риторически. – Ха-ха-ха. Ну, не знаю, не знаю. Может, Зади Смит? Ха-ха-ха.

Не уверен, что шутка стопроцентно соответствует стандартам политкорректности.

– А вот Ален де Боттон. Эпигон ваш, можно сказать, эпигонович: франкофил, что ни абзац – то расшаркивания перед «Мадам Бовари», психология любви. В наследники вам набивается?

– А чего – вполне себе писатель. Нон-фикшн его, правда, мне больше, чем романы, нравится.

– Но главный в Англии эксперт по французской культуре – по-прежнему вы?

– Да, я, по-прежнему я. За все, что бы там ни произошло, приходится отдуваться мне. – Он жмурится от удовольствия. – Всех собак на меня вешают.

Барнс – признанный эксперт по французским собакам, но не так уж редко в его текстах возникают и русские волки.

«Мой любимый роман – „Герой нашего времени“ Лермонтова. Он доказывает, что, каким бы англичанином ты себе ни казался, твоя сардоническая романтическая душа – русская».

Лично мне он этого не говорил, но я прошу подтвердить его эту – вычитанную где-то – фразу.

– Я такое сказал? Ну и ну. Вообще-то, да; если б меня попросили составить список из десяти любимых романов, я бы его обязательно включил: потрясающе умный роман, такой, знаете… жалко, что вы всех своих писателей убиваете на дуэлях.

Отношения Барнса с Россией не ограничиваются исключительно интертекстуальными связями. В одном из эссе из сборника «Письма из Лондона» я наткнулся на странный пассаж, где Барнс, рассуждая о роли территориальных границ в культуре, вспоминает случай из собственной жизни, когда у него, студента, при въезде из Польши в СССР наши пограничники отняли не то овощи, не то фрукты.