Я и сама была в слезах. Мы сидели на полу ванной комнаты и плакали. Шприц лежал на краю раковины. Вены на маминых руках были в маленьких точках от уколов. Тихим голосом мама повторяла:

– Прости меня, Лиззи.

И я ее простила. Ведь мама не желала мне зла. Просто она была наркоманкой, и у нее развилась зависимость.

– Конечно, мама, я тебя прощаю, – сказала я ей.

Я простила тогда и простила ее через пару месяцев, когда она вынула из морозилки индюшку, которую получила в церкви, и продала соседке, чтобы купить очередной «чек».

Мне было очень больно и голодно, когда родители оставляли меня без еды. Но я не винила ни маму, ни папу. Я не сердилась на них. Я ненавидела их зависимость и наркотики, но не своих родителей. Я любила их и знала, что они любили меня. Более того, я была в этом совершенно уверена.

Даже когда мама «торчала», она регулярно подходила к моей кровати, чтобы укрыть меня одеялом, если я раскрывалась во сне. Мама часто пела мне «Ты мое солнце». Она целовала меня и повторяла, что дети – это лучшее, что у нее есть.

«Вы с Лизой – мои ангелы, мои птенчики», – часто повторяла она. Я засыпала с исходившим от нее запахом сигарет и кокаина, которые были для меня как колыбельная для обычных детей.

Однажды около четырех часов утра папа сдался на мои уговоры и пошел со мной гулять по свежевыпавшему снегу. В свете уличных фонарей снег блестел, как россыпь бриллиантов. В это время на улицах никого не было. Папа рассказывал мне о том, как в колледже изучал психологию и что полезного я могу почерпнуть из этой науки.

«Я люблю тебя, Лиззи», – говорил он.

Так по пустым улицам мы прогуляли несколько часов.

Наркотики разрушали нашу семью. Хотя из-за них страдали мы с Лизой, я очень жалела своих родителей. Мне казалось, что я могу спасти их от наркотиков. Мне казалось, что жизнь родителей находится в опасности. Они в любое время дня и ночи шли за наркотиками, а жили мы в районе, в котором был высокий уровень преступности, водителей такси убивали за двадцать долларов, прохожих грабили, а женщин насиловали.

Мама была почти слепой, но тем не менее могла выйти за наркотиками в любое время, даже ночью. При этом она настолько плохо видела, что могла пройти мимо меня или Лизы днем по улице, не увидев и не узнав нас. Она различала формы предметов, таких, как человек или стоящий автомобиль, и могла отличить красный цвет светофора от зеленого. Плохое зрение ее не останавливало.

Несколько раз на маму нападали на улице. Однажды ночью ее пытались ограбить. Преступник угрожал ей ножом и, не найдя денег, побил ее: поставил синяк под глазом и разбил губу. После возвращения домой мама рассказала, что грабитель был очень зол из-за того, что не нашел денег.

Однажды, когда мама пришла домой с очередным «чеком», я заметила, что ее джинсы разорваны, а нога в крови. Мама сказала, что ее ударила машина.

«Не волнуйся, Лиззи, ничего страшного. Машина ехала с маленькой скоростью. Со мной уже такое было, когда я работала велокурьером», – сказала она и попросила папу сделать ей укол.

Она, кажется, не понимала, что из-за своей неосторожности и слепоты подвергала себя огромной опасности. А может быть, ее это просто не волновало. Ясно было одно – если мама решила что-то сделать, она делала.

Несмотря на плохое зрение, мама три недели проработала велокурьером на Манхэттене. На должность курьера не нанимают людей с плохим зрением, но мама не сказала об этом своему работодателю. Она одолжила у знакомых велосипед и бесстрашно выехала на улицы, забитые людьми и машинами. Работу курьером мама бросила только после того, как разбила велосипед и не смогла найти новый. Если мама хотела чего-то добиться, она этого добивалась.