– Кто это? – Хельмо опасливо кивнул на них. – По виду злодеи, почему они здесь зидят?

– Не бойся это мои люди. Кустодия[23].

– Черный – он не унгарий? Этому племени нельзя доверять!

– Успокойся, он не угрин, он хазарин.

– Хазарин? – Светло-карие глаза гостя раскрылись еще шире. – Здесь есть хазары?

– Есть, но в городе их мало. Моя мать привезла кое-кого из Карши. Илисара я с рождения знаю, он вырос у нас в доме. Хазары и правда схожи с уграми, но это другое племя, у них и язык совсем другой. Ты можешь его не опасаться, это мой человек.

– Он говорит на каком-нибудь понятном языке?

– На славянском и на русском, как я.

– А знаешь ли ты хазарский? – еще сильнее оживился Хельмо.

– Знаю, но хуже, чем греческий.

– Да ты просто клад учености! – восхитился Хельмо. – Даже эрцканцлер Бруно не знает столько языков!

– Ну, если бы он родился в городе, где хазары и греки, а рос там, где русы и славяне, тоже знал бы! – Торлейв усмехнулся.

Своими знаниями он особо не гордился – хорошо помнил те времена, когда знание четырех языков приносило ему одни беды. С первых лет жизни Торлейв с матерью говорил по-славянски, с нянькой – по-гречески, с воспитателем – по-варяжски, с челядью – по-хазарски. После переезда в Киев первые несколько лет Торлейва понимала только мать и прочие домашние: он изъяснялся на немыслимой смеси славянских, варяжских, греческих и хазарских слов. Княгиня Эльга часто звала к себе Фастрид с сыном; беседуя с красивым светловолосым мальчиком, она смеялась и ужасалась его ломаной речи, где не понимала половину слов. Очень многие дети на Руси, имея отца-варяга и мать-славянку, с каждым из родителей говорили на его языке; сама Эльга и все ее братья и сестры были такими. Ладожские варяги еще понимали язык чуди. Но четыре языка производили путаницу в голове малолетнего Торлейва и других детей дома. Он и сейчас помнил, как трудно ему было разобраться: какие слова понимают в русско-варяжской дружине, какие – кияне полянского племени, какие – Акилина и другие челядины из греков, какие – Илисар и его родители-хазары. Выросшие в одном положении, Торлейв, Патрокл, Илисар и Влатта с детства говорили на смеси языков, которая стала служить им чем-то вроде особого языка, понятного только им.

Но если дети Акилины могли расти, как им заблагорассудится, то законному сыну Хельги Красного в Киеве пренебрежение не грозило. Помимо Бёрге, за его воспитанием как мужчины присматривали и оба ближайших знатных родича – воеводы Асмунд и Мистина. Торлейву предстояло многому научиться, чтобы быть достойным своего рода и судьбы. К счастью, мальчик оказался очень способным, и к двенадцати годам, когда Асмунд вручил ему первый меч, его речь очистилась и он почти не путал языки. Слабее всего у него был хазарский – на нем он сейчас мог говорить только с Илисаром.

Да еще и Агнер Одноглазый за полмесяца в Киеве приучил весь дом говорить «хабиби»!

Однако благодаря собственному опыту Торлейв без удивления слушал Хельмо, у которого смешались в голове родное саксонское наречие, выученное от кого-то западно-славянское и еще латынь, достояние образованных людей при Оттоновом дворе.

– Так для чего ты приехал?

– Приехал он узнать, не перебьют ли их всех, как они только в Киеве покажутся, – вместо Хельмо ответил Станимир.

– Их всех? – Торлейв едва не подпрыгнул. – Вас много?

Дернул головой – оглядеться; трое его бережатых тоже привычно бросили взгляды по сторонам, двинув руки к рукоятям ударных ножей (более серьезного оружия на гуляниях, конечно, ни у кого не было).